кровь. Быстро слизываю ее, а кошка просто отворачивается, уронив тихое: «Спасибо».
Не будь я таким упертым, уже бы принял намек и ушел. Я ж не для того, сюда шел, чтобы сдаться в первые пять секунд. И мне настроение ее не нравится. Вчера в клубе глазки горели, а сегодня она потухла, будто выключателем щелкнули.
Прохожу, сажусь напротив нее на подоконник. Любуюсь. Ступни обтягивают белые носочки, серые бриджи с белыми лампасами на бедрах делают ее ножки еще стройнее, если такое вообще возможно. На коротких ноготках переливается прозрачный лак. Выше поднимать взгляд страшно, но я двигаюсь, ловлю взгляд ее зеленых глаз.
— Что ты хочешь, Платон? — раздраженно, я бы даже сказал, обиженно.
— Извиниться, — тоже перевожу взгляд в окно.
— Зачем? — звенит ее голос.
— Был не прав. Ты ничего не должна мне, Сонь, — зачем-то добавляю.
— Да неужели? — фыркает моя — не моя девочка. — Рада, что ты это понял. Все? — она откровенно отшивает меня. Практически послала сейчас, я это именно так ощущаю.
— Откуда взялось это дурацкое желание? Этель придумала?
Молчит. Зашибись! И как с ней разговаривать, если она не хочет? В моей башке творится какая-то дикая агония. Задевает ее тон, что не смотрит на меня, говорить не хочет, прикасаться запретила. Она со всех сторон от меня забаррикадировалась, и я не понимаю, как через это пробиться. Нельзя ведь как привык. Гордей говорил, с ней надо иначе. Да я и сам не дурак. Но как?! Как, если от меня полностью закрылись?!
Напряжение между нами трескается от хлопка двери. В комнату без стука заходит отец. Скользит по мне раздраженным взглядом. Мы с Соней одновременно поворачиваем к нему головы.
— Что ты здесь забыл?! — рявкает на меня родитель, любуясь делом рук своих, отражающемся на моем лице.
Органы внутри пульсируют и сжимаются. Инстинкт самосохранения намекает, что сейчас надо молчать, иначе мне опять прилетит, а Соня испугается еще больше.
— София, я к тебе, — кошка от его тона тоже сжимается.
Папочка ведь не знает, что она видела нашу «милую» утреннюю беседу.
— Мне сейчас врач из больницы звонил. Твоя мама пришла в себя. Я, к сожалению, не могу с тобой поехать. У меня срочная встреча, спасибо моему сыну! — убивает меня взглядом. — Водитель отвезет тебя к ней, когда ты будешь готова.
— Спасибо, — в ее голосе прорезается радость, но чувствуется, как она гасит ее.
Точно испугалась…
— Вон отсюда, — отец указывает мне на дверь. — Я тебе еще в первый день сказал, чтобы не смел сюда соваться!
И это при ней!
Ну твою же мать! Нахрена?! Кошка и так меня держит на расстоянии, а теперь у нее и официальный повод для этого есть.
Ммм… !!!
Чтобы погасить эмоции, бью кулаком в стену прямо у двери и выхожу из Сониной комнаты.
«Не нарывайся!» — набатом звучат прямо в мозгу слова старшего брата. Он всегда мне об этом напоминает, но только сейчас я действительно слышу и глотаю все, что мог бы ответить отцу.
Выхожу на улицу к Савелию. Жму его большую ладонь.
— Можешь мне маякнуть, когда Соню повезешь к матери? — спрашиваю у него.
— С нами поедешь?
— Она не должна знать, а потом я не дам ей прогнать себя из машины. Пожалуйста. Мне очень надо.
— Ну раз ты просишь, а не требуешь, как обычно, я могу подумать, — кивает Савелий.
— Спасибо.
Бегу к себе в комнату, чтобы переодеться. Уверен, кошка не станет затягивать с визитом. Потрошу шкаф, выкидывая из него на кровать черные узкие джинсы, свободную футболку «на выпуск» цвета хаки и удобный балахон с глубоким капюшоном. Впритык до сообщения от Савелия успеваю собраться.
Не затянув шнурки на кроссовках, проталкиваю их пальцами внутрь обуви и бегу вниз.
— Я с вами, — немного запыхавшись, падаю на переднее сиденье автомобиля.
Глава 21. Необычный десерт
София
Он тенью идет за мной по клинике. Глубокий капюшон, скрывающий его лицо, только накаляет атмосферу. Практически бесшумный, молчаливый, немного жуткий.
Передернув плечами, оглядываюсь на Платона. Мы подошли к маминой палате, дальше ему лучше не ходить. Он и не собирается. Вальяжно привалившись спиной к стене, складывает на груди руки и замирает красивым монументом.
Перед входом в палату нарастает волнение. Я вдруг отчетливо понимаю, что боюсь туда заходить. Пока мама была без сознания, я боялась за неё, скучала, переживала, а еще очень хотела и хочу вернуться домой, в свою комнату. А сейчас, особенно на фоне случившегося между Платоном и его отцом, у меня все внутри скручивается в болезненный ком. И я понимаю, зачем здесь Калужский. Если бы не его присутствие и горячий взгляд мне в затылок, я бы струсила скорее всего и убежала.
Я боюсь маму? Да, наверное, так.
Вдох-выдох. По плечам скользят его широкие ладони. Не слышала, как подошел. Он сегодня похож на приведение.
— Иди. Если что, я рядом, — говорит хрипло, пуская по моему позвоночнику очень интересные ощущения. — Если бы у меня была мама, я бы пошел.
— А к отцу? — разворачиваюсь, ищу в темноте капюшона его глаза.
— Тоже пошел бы, — удивляет он.
Кивнув Платону, еще раз выдыхаю, мысленно готовя отчет об учебе, поведении и французском.
Два шага и я внутри. К коже тут же липнет запах лекарств. Мама лежит с открытыми глазами, моргает слипшимися ресницами. Трубочек вокруг нее стало гораздо меньше. В носу еще остался кислород, и из вены торчит катетер с капельницей.
Я рада, что она пришла в себя. Потерять ее было бы больно и страшно, но и сейчас тоже страшно. Будет ругаться? Всегда ведь находила повод, даже когда для меня он был вообще не очевиден.
— Привет, — ставлю стул возле высокой кровати, прикасаюсь пальчиками к ее ладони.
— Соня... — мама смотрит на меня, словно видит впервые. — Почему ты одна? Где Вова?
О, Боже! Она же ничего не помнит ...
Можно ли ей сейчас сказать, я ведь совсем не знаю. Вдруг ей станет хуже и случится что-то плохое?
— Он не смог, — отвожу взгляд. — Как ты? — она только плавно пожимает плечами. — А я учусь в лицее, — делюсь с ней, — и по французскому у меня высокий
