Ноа встает, и я боюсь, что он сейчас порвет на себе волосы, потому что так сильно их тянет, но затем снова поворачивается ко мне лицом. Оно искажено гневом, а кожа покраснела от злости.
Я никогда не была объектом гнева Ноа. Я видела это раньше. Он избил парня в старшей школе за то, что тот издевался надо мной. И однажды по-настоящему разозлился на своего отца на глазах у нас с Тедди. И потом, недавно был случай, когда он ударил Брэндона. Но я никогда не думала, что хоть часть этого гнева может быть направлена — или будет направлена — на меня. Он всегда относился ко мне с уважением и добротой. Так что я не знаю, откуда все это берется.
— Милли, я был слишком, бл*дь, молод для того, чего ты хотела от меня той ночью, ясно? Когда все было сделано, и я посмотрел на тебя сверху вниз, я увидел в твоих глазах все, что ты пыталась скрыть от меня с тех пор, как тебе исполнилось десять.
Теперь моя очередь краснеть. Потому что я думала, что проделала достойную работу, скрывая тот факт, что была влюблена в него почти всю свою жизнь.
— Я не был готов к этому, Милли. У меня был эмоциональный диапазон дождевого червя. И ты смотрела на меня так, словно я принес луну. Ты смотрела на меня так, словно я был единственным, что существовало для тебя в тот момент. И я никогда не испытывал ничего подобного. Я никогда не знал, каково это — когда на тебя так смотрят.
— И ты не мог просто поговорить со мной? — я почти кричу на него. — Ты не мог просто найти гребаный момент и сказать мне, что у тебя на уме? Я бы справилась, Ноа. Я больше не была ребенком. И мой брат тоже. Он бы выслушал нас.
— Вот тут ты ошибаешься, Милли. — Его смех злой и издевательский. — Ты лжешь себе, если думаешь, что смогла бы справиться с моим отказом в тот момент, потому что нет никакого гребаного способа. Ни за что. Ты не была готова к сексу и определенно не была готова к разбитому сердцу. И, в самом деле? Ты думаешь, что двадцатилетний Тедди был бы не против, если бы его лучший друг лишил девственности его сестру? — Он смеется.
— О, но ты все равно разбил мне сердце, да, Ноа? — теперь я точно кричу. — После того, как я сказала тебе, что девственница, ты промолчал. Ты оделся и вышел через парадную дверь. Ты так и не вернулся в ту ночь. Ты просто ушел из моей жизни, как будто я была чем-то незапоминающимся. Как будто я ничего для тебя не значила. — Я подавляю рыдание. — Как будто мы даже не были друзьями!
— Милли, — он вздыхает, подходит к кровати и садится передо мной. Ноа протягивает руку, чтобы дотронуться до меня, но я отдергиваюсь, отползая от него.
— Нет, ты не имеешь права прикасаться ко мне. Ты не можешь утешать меня или пытаться отговорить. Ты можешь пытаться убедить себя, что я ничего не значила для тебя, Ноа. Но я была, по крайней мере, твоим другом. Нельзя так обращаться со своими друзьями.
— Милли…
Он замолкает, когда боль распространяется по его лицу. Я жду, что он скажет что-нибудь — что угодно, — чтобы это прекратить. Я ругаю себя за то, что вообще заговорила об этом. Почему я просто не оставила это до свадьбы? Теперь еще две недели мучиться с ним здесь. Черт, он живет в моем чертовом доме.
— Той ночью ты кое-что отнял у меня, Ноа. И я поклялась себе, что никогда больше не позволю тебе ничего у меня отнять. — Я смеюсь. — Но вот мы здесь. Наверное, я такая же слабая, какой была тогда, и поддаюсь на каждую ложь, слетающую с твоих прелестных уст.
— Я не шутил, когда извинялся, Милли. Это не было ложью.
— Конечно, — говорю я, кивая.
— Милли, не делай этого. Это съедает меня каждый день, когда я думаю о том, что сделал с тобой. И когда я извинился перед тобой… мне правда жаль.
— Я больше не хочу извинений, Ноа. Я хотела… я не знаю, чего хотела. — Вытираю слезы и убираю волосы с лица. Мое горло все еще болит от усилий сдержать рыдания. — Думаю, я просто хотела знать правду, и, похоже, это то, что я получила, спасибо.
Я встаю и начинаю ходить по комнате, собирая кое-какую одежду и туалетные принадлежности.
— Что, черт возьми, ты делаешь? — спрашивает Ноа, наблюдая за мной с кровати, пока я поспешно собираю свои вещи.
— Тебе негде остановиться, — говорю я ему, снова вытирая лицо, чтобы убрать слезы. — Итак, ты можешь остаться здесь до свадьбы Тедди. Мы с Энни пока поживем у Тиффани.
— Милли, не неси бред. Я не буду выгонять тебя из твоего собственного дома. Я могу найти, где остановиться. Или договоримся, чтобы я спал на диване! Это глупо.
— Ох? — Я смеюсь, бросая все, что разложила, в сумку. — Я веду себя глупо? — спрашиваю его. — Круто. Это чертовски круто звучит из твоих уст, Ноа. Но, да, я действительно согласна, что это глупо. Это глупо, что я все еще считаю тебя близким другом, чтобы оставить тебя у себя дома. И это определенно глупо, что я все еще достаточно забочусь о том, чтобы Тедди ни о чем не узнал.
— Милли, пожалуйста, не уходи вот так, — умоляет он.
Ноа следует за мной по коридору, пока я беру любимое одеяло Энни и зову ее подняться с дивана. Я открываю входную дверь и выпускаю Энни. Она терпеливо ждет меня на ступеньках.
— Пожалуйста, не уходи, Милли.
— Пожалуйста, не уходи. — Я смеюсь ему в лицо. — Забавно. Вот о чем я думала, когда ты ушел от меня. Думаю, теперь мы оба знаем, каково это.
Захлопываю за собой дверь и сбегаю вниз по ступенькам. Энни следует за мной по пятам, понимая, что что-то не так. Я сажаю ее в машину и срываюсь, как только сажусь на водительское сиденье. Ударяя кулаком по рулю, я кричу как можно громче в пустоту своего автомобиля.
Энни стоит на центральной консоли и лижет мне лицо, пытаясь хоть как-то утешить. Я крепко прижимаю ее голову к своей, целуя ее до тех пор, пока не беру себя в руки.
— Мы едем к Тиффани, — говорю я ей. — Небольшой отпуск перед свадьбой.
Я треплю ее за ушки, вытираю глаза, кажется, в миллионный раз за последний час, а затем уезжаю, убегаю от человека, который теперь изменился.
Я глупая.
ГЛАВА 21
Ноа
— Черт! — кричу я в дверь после того, как она ее закрывает. Я беру ближайшую к себе вещь, которая по счастливой случайности оказывается кофейной чашкой, из которой мы пили этим утром, и швыряю ее в дверь. Он разбивается и разлетается на тонны крошечных кусочков по деревянному полу.
Я оставляю ее и прохаживаюсь по гостиной и коридору. Мои шаги тяжело отдаются по полу, и картины на стенах дребезжат о гипсокартон. Зачем я это сделал? Зачем я все это сказал? Почему просто не мог дать ей то, в чем она нуждалась?
Еще когда эти слова слетали с моих губ, я знал, что облажался. Но не мог их остановить. Это было похоже на прорыв плотины, без остановки. Это было так, словно я физически наблюдал, как ее сердце мало-помалу разбивалось с каждой фразой, слетавшей с моих губ.
Я подвел себя. Я подвел ее. И я подвел Тедди.
— Бл*дь! — снова кричу, хватаясь за мраморную столешницу.
Я делаю несколько глубоких вдохов, пытаясь разобраться в своих быстро кружащихся мыслях. Мне придется что-нибудь придумать, чтобы это исправить. Я отказываюсь оставлять ее в таком состоянии.
Чувствуя себя почти на автопилоте, я начинаю обыскивать дом в поисках метлы. Как только нахожу, убираю беспорядок, который наделал с ее кофейной кружкой, а затем перехожу к остальной части дома. Я никогда не мог бездействовать в таком состоянии, особенно когда мне нужно что-то обдумать.
Я убираю все помещение сверху донизу, заглядывая в каждый укромный уголок и трещинку, которые только могу найти. И к тому времени, когда заканчиваю, мои мысли становятся более уравновешенными, а эмоции — под контролем. Я знаю, что единственный способ начать исправлять это — поговорить с Тедди. Он — самое большое препятствие, которое с самого начала отдаляло меня от нее. Страх его осуждения и неодобрения, потому что он знает, кем я был тогда.
