жиже.
Я любовалась разводами, а под ними булькало дерьмо.
И любовалась не только я.
Мои родители, свекровь, родственники, друзья и знакомые.
Я должна признаться в том, что если бы Гордей в открытую пошел против отца с претензиями, что он слишком настырно лезет в нашу семью, то я бы его не поняла.
Не поняла бы и рьяно возмутилась.
Я бы не доверилась его решению оборвать связь с папулей, и его раздражение и разговоры о том, что Вячеслав проявляет излишнее участие в нашей семье, я в лучшем случае игнорировала.
Он был хорошим семьянином, который старался сохранить в семье крепкую связь, теплые отношения и заботу друг о друге.
Это ведь такая редкость в наше время, когда семьи дробятся на отдельные ячейки, между которыми нет ничего кроме слабых условностей.
Я еще спрашивала у Гордея, разве бы он не хотел сохранить и с нашими детьми в будущем такой близкий формат семьи?
В общем, оскалился бы Гордей в открытую, то никто бы его не понял, да и скалится было как бы не за что.
Не приближайся к моей жене и детям, потому что ты меня раздражаешь?
Раздражение — не причина рвать с семьей отношения, а четко понять и объяснить, почему Вячеслав — угроза, было невозможно.
Я же не поняла. И, например, мои родители ничего не подозревали, а они Вячеслава знали до рождения Гордея, а они, вроде, не дураки.
Да и Алиса вряд ли могла предположить о темной стороне мужа.
Если Гордей — идиот, то мы все — блаженные дебилы.
И главная дебилка — я.
Чаи распивала, и явно бы окрысилась на Гордея, потребуй он прекратить чаепития.
Как так?
Почему?
Ты в чем-то нас подозреваешь? Что это еще за разговоры ты такие ведешь? Ты кем меня считаешь? Ты совсем больной? Это неправильно с отцом так себя вести!
Я смеюсь в тихой истерике.
— Если Лева и Яна не твои дети, то как удачно, что Вера залетела, — убираю с лица руки. — Да?
— Тебе смешно? — хрипло спрашивает Гордей.
— Да. У тебя есть запасной вариант.
Он молчит несколько секунд, не мигая смотрит на меня и усмехается. Я понимаю, что цапнула я его слишком глубоко.
У меня не всплывают в памяти другие моменты, в которых меня уносит после чая или других напитков рядом с Вячеславом, но сказала я то, что сказала.
Провернула нож несколько раз в животе Гордея. Намотала его кишки и выпустила их.
Но я не чувствую удовлетворения, что сделала ему больно до быстрого и беглого подергивания левого нижнего века.
Мне тошно. Тошно от себя.
Он прав. Я не видела в нем мужчину, которому безоговорочно должна доверять, и считала, что Вячеслав имеет право воспитывать его и учить, каким ему быть мне мужем.
Мне же нравилось, что я была особенная, что с меня надо сдувать пылинки, что надо цветы покупать и вечно восторгаться, как со мной-то повезло.
Если не папа скажет сыну, как надо относиться к любимой женщине, то кто тогда?
Может, свекру еще стоило влезть третьим в нашу постель и поучить сына, как удовлетворять жену?
Перебор, Ляля? Да?
Перебор, конечно, а вот напоминать, что надо купить цветы — нет. Тут можно смущенно улыбнуться. Хи-хи, мать твою, хи-хи. Нахихикалась, Ляля?
Теперь ищешь виновного, чтобы стало легче?
А если отзеркалить ситуацию, и пофантазировать, что моя мать приезжает к Гордею, они общаются, дружат и никто не видит в этом ничего плохого и сомнительного, но мне муторно. Она ведь идеал, ее все любят, а еще она смеет отпускать мне замечания, например, чем кормить мужа и как его радовать.
И все клали на мое недовольство, потому что это же ТВОЯ МАМА!
Особенно муж, который восхищен великой женщиной и видит в ней вторую маму. Смогла ли бы я в неосознанном раздражении порвать отношения с матерью, обрубить с ней общение просто потому, что мне не нравится, что она привозит банки огурцов любимому зятю?
И в каком бы я была состоянии под таким гнетом постороннего и семейного восхищения и очарования этой идеальной мразью, которую я еще и люблю, как ребенок.
Эту привязанность, авторитет перед родителем не искоренить, если на протяжении многих лет человек был для тебя примером.
А Вячеслав был примером для Гордея, и он его любил, потому что роль хорошего отца он играл замечательно. Как и роль хорошего мужа, и хорошего друга.
Мой отец про него говорил, что если на кого всегда есть положиться, то это на Славика. Так и было. Славик помогал, выручал и всегда на связи.
И теперь я понимаю, что это не из-за благородства его души, а из-за больной психики, которая требовала от него быть чуть ли не богом, которому молятся смертные дураки.
Он не семейный клан создал, а секту, блин.
А если пойти дальше и натянуть эту ситуацию на Гордея и на нашего сына? Нет, не выходит, потому что Гордей другой. Он не Вячеслав. Он выстраивает авторитет с детьми иначе. Не как “патриарх”, на которого надо равняться и который определяет жизненный путь детей. Они для него не наследники и не продолжение в извращенном понимании, а дети, у которых могут быть свои цели, и не надо им жить с понятиями, что они, например, они унаследуют бизнес и что на них большая ответственность за семейное дело.
Хочешь, Лева, заниматься футболом с мечтой, что станешь известным футболистом? Дерзай. Гордей не делал ремарки, что это наивная цель и что футбол футболом, а нашему сыну придется однажды, когда набегается с мячом по полю, обязательно войти в семейный бизнес и поднять на новые вершины успеха. Он же Варцов!
Гордей другой.
И не стал бы он говорить сыну, что иди и купи цветы жене. И не приезжал бы он в его отсутствие чай попить. Не стал бы.
Закрываю глаза, зажмуриваюсь и прижимаю кулак ко лбу в попытках унять дрожь.
— Я не могу больше вспомнить моментов с подобным, Гордей, — говорю тихо, едва слышно. — И знаешь, он же не сразу… Он же постепенно вползал в нашу семью. Годами незаметно становился все ближе и ближе, — поднимаю взгляд на молчаливого Гордея. — Возможно, он почуял, что твое терпение на исходе, и пошел ва-банк и реализовал свои фантазии. Ну и продавить нас на третьего внука не выходило, да? Хоть в этом мы были с тобой
