Нет...
А затем я кидаюсь к столу в желании расхерачит на мелкие осколки этот ублюдочный ноутбук, в котором можно найти другую грязь.
Я сейчас уверена в этом на все сто процентов.
А Гордей, козлина такая, прекрасно знает, что я не могу держать язык за зубами, если меня встряхнуть злостью.
Хотя он бы и сам докопался до того, что его папаша мерзкое чмо, которое подрачивало на меня.
Ненавижу!
Гордей на полпути ловит меня, а я уже верещу, пребывая в дикой и неконтролируемой истерике.
— Не трогай меня! Не трогай!
— Успокойся!
— Нет!
— Да чтоб тебя! Лиля!
Я в ярости отталкиваю его, отступаю и выдыхаю, смахнув волосы с лица. Гордей смотрит на меня, а по его взгляду я никак не могу понять его эмоций по поводу такой замечательной новости о папуле.
— Ты мне не веришь, да? — в отчаянии спрашиваю я.
Молчит, а по лицу пробегает тень брезгливости и растерянности. Верит, но вслух не хочет или не может этого сказать.
— Послушай, — вновь медленно выдыхаю я под немигающим взглядом, который стекленеет, — все же наша главная проблема — это развод.
Хочу перевести тему.
Переключить себя и Гордея на то, что решаемо, ведь мы живые. С изменами можно разосраться, развестись и разгрести последствия неверных поступков.
А тут что мы можем сделать?
Этот гондон мертв. Не выкопать же его и отпинать?
— Гордей, отдай мне ноутбук…
— Замолчи! — рявкает он на меня и вскидывает в мою сторону руку с выставленным указательным пальцем. Переходит на хриплый шепот. — Замолчи.
Я замечаю, что по нему пробегает волна дрожи, которая рождается от ярости.
Если бы Гордей мог переломать ноги Вячеславу, то я бы приняла это решение с женской благодарностью, пусть и между нами пролегли его измены, но этого не будет.
Гордей вышагивает по кабинету, нервно приглаживает волосы, а затем переворачивает с грохотом узкий стеллаж у стены. Молча.
Папки рассыпаются по паркету, и я зажмуриваюсь.
Я чувствую себя грязной и виноватой.
Я знала, что так и будет, хоть это совсем нелогично.
Но я должна была понять, заметить и почувствовать, а так выходит, будто я потакала старому извращенцу.
— Что в ноутбуке? — рычит Гордей.
— Не знаю, — сжимаю кулаки. — И знать не хочу.
Вероятно, Гордей сейчас тоже не очень доволен всей сложившейся ситуацией, и тоже видит в ней свою вину.
Это странно. Из-за Веры я не чувствую в нем бурлящих эмоций, а из-за отца и его пристрастий я аж осязаю кожей его злобу, бессилие и страх.
Да, в нем есть страх. Неужели за меня? Он тоже считает, что не защитил свою семью?
Перевожу на него взгляд, и шепчу:
— Не надо в это лезть глубже, чем есть.
— Почему?
А у меня чуйка визжит, чтобы мы остановились, а у шеи вновь чувствую влажный и липкий выдох.
— Что там может быть, Ляля?
Я не боялась с Вячеславом оставаться одна.
Меня начинает трясти.
— Надо остановиться, Гордей. Он мертв.
Мы часто пили чай, когда Вячеслав заезжал по пути и закидывал, например, как в последний раз мешок грунта для моего садика с красными лилиями.
У меня дрожат губы, а по щеке скатывается слеза.
Месяц назад был этот мешок с грунтом, и чай с моим любимым тортиком.
Я пячусь.
Гордей так и не моргает.
Чай с тортиком, а после…
— Надо остановиться…
Но мои мысли уже не остановить.
Потому что я понимаю, что у меня задержка.
— Ляля.
Чай заваривал Вячеслав.
Хорошо и весело посидели, обсуждая, как Яна на днях изрисовала лицо Левке маркером и как он несколько часов ничего не замечал.
Вячеслав посмеялся, и сказал, что было бы неплохо уже третьего родить.
А затем меня потянуло в сон.
— Хватит, — хриплю я. — Хватит. Умоляю хватит…
Меня потянуло в сон, и Вячеслав ушел, а я решила, что могу вздремнуть пару часов до возвращения Левы с футбола и Яны с танцев.
Я еле доползла до кровати и вырубилась, будто несколько суток не спала.
А теперь у меня задержка.
И проснулась я тогда, когда уже Гордей с детьми были дома и возились на кухне. Они не будили меня, решив, что надо мамочке отдохнуть. Я была разбитой, помятой и за дикой головной болью я проигнорировала дискомфорт между ног.
Я посчитала, что ко мне заглянул грипп, а с гриппом у меня иногда начиналась и молочница. Плюс ко всему за неделю до этого Яна со Львом валялись с температурой.
— Нет, — всхлипываю я, — нет… господи… нет…
Глава 27. Я же идиот
— Ляля…
Голос Гордея пробивается ко мне сквозь ватный гул в ушах и мои громкие истеричные всхлипы.
— Нет… нет… нет…
Я не понимаю, где нахожусь.
Я нырнула в липкий ужас с головой.
Когда я нашла фотографии, то знала, что тонкая корка льда подо мной треснет и что я захлебнусь вонючей грязью.
— Ляля!
Стальные пальцы Гордея сжимают мои плечи, а его черные глаза ищут во мне хоть искорку просветления.
На секунду его лицо смазывается, и я вижу Вячеслава.
— Нет!
И я опять кричу в попытках отбиться от Гордея, который тащит меня к диванчику, что вызывает во мне новую волну паники.
— Пусти! Нет! Нет!
— Ляля, это я! Я! Ляля!
Но его громкий голос не успокаивает, а объятия не дают чувства безопасности.
— Ляля!
У Ляли крышу снесло.
Гордей на секунду выпускает меня из рук, чтобы снять пиджак, и я кидаюсь прочь.
— Ляля!
Он нагоняет меня у двери, накидывает на плечи теплый пиджак и вновь тащит к дивану. Судорожный вдох, и в нос ныряет терпкий запах полыни, острота перца и тлеющего уголька из деревенской печи.
Гордей уже много лет не изменяет этому парфюму. Он четко ассоциируется у меня с одним из осенних вечеров, когда ловкие сильные руки завязали на моей шее мужской шарф, а я сказала, что мне очень нравится этот запах.
Размытое видение из прошлого переключает мозг, и я возвращаюсь в реальность.
Меня еще трясет, грудь рвут всхлипы, но на диване рядом со мной сидит Гордей, а не его мертвый отец.
— Я оставалась с ним одна… Одна…
— Ляля…
Я смотрю на Гордея и замолкаю.
И он молчит.
Он не дурак, и осознает, что моя истерика была не
