Он хотел ее; физическое свидетельство этого оказалось между ними, давя на ее бедро. Она погладила его бережно и любовно, думая о том, как в течение многих лет мужской орган Мосса стал почти самостоятельной третьей стороной в их любовных забавах. Он никогда не переставал пленять ее, притягивая к себе, провоцируя на поцелуи и прикосновения. Это был показатель ее самой как женщины, как и блеск глаз Мосса, и звуки, слетавшие с его губ.
Он помог ей сесть, крепко поддерживая за бедра, направляя ее движения. Его руки покоились на груди Билли, поглаживали и возбуждали. Потом ладони передвинулись вверх, чтобы погладить ее милый лоб и очертить линию подбородка. Билли повернула лицо в его ладонях, вдохнула свой собственный аромат, смешанный с запахом тела мужа, чувствуя, как кончики пальцев мягко касаются ее губ.
— Иди ко мне, Билли, моя Билли, — прошептал Мосс, привлекая ее к себе, чтобы поцеловать. И тогда она почувствовала влагу на щеках мужа и поняла, что он плачет. Его слезы смешались с ее слезами, а неистовое насыщение их тел было лишь вторичным по сравнению с потребностями их сердец. Бурные чувства захватили Билли, заставили сильнее прильнуть к мужу в попытке дотронуться до его души. Возможно ли это? Эта мечта, от которой она отвратила свое сердце? Может ли любовь открыться вновь? Станет ли она на долгое время частью Мосса, самой драгоценной его частью?
Билли услышала свое имя, слетевшее с его уст, увидела любовь в его глазах. Внутренняя сущность женщины потянулась к возлюбленному через годы разочарований и темноты, чтобы вновь обрести его. Казалось, душа его совсем близко, так близко, ближе легкого дыхания. Но прежде чем она успела дотянуться, душа Мосса ускользнула — остались лишь одиночество и пустота. Билли хотела оплакать свою печаль, но тело призывало вернуться к действительности, ощутить момент удовлетворенной страсти.
Когда все было кончено, она лежала, рыдая в объятиях мужа, прячась от него, согнув спину и уткнув голову в колени.
Мосс целовал мокрые от слез глаза жены и утешал ее, глубоко и удовлетворенно вздыхая. Он знал, что получил удовольствие, так же должно быть и с Билли. Ее тело получило требуемое. А душа? Что же у нее не ладится? Она захлебывалась в рыданиях. Почему ей недостаточно того, что он ее муж, что он заботится о ней, даже любит ее? Почему она требует того, чего он, вероятно, никогда не сможет ей дать? Какая часть ее существа должна требовать, чтобы он так же понимал ее?
— Билли, родная моя Билли, — говорил Мосс, поворачивая жену к себе. Она видела, что слезы блестят в его глазах, потому что рассветные лучи пробивались сквозь занавески. — Не плачь, любимая, — утешал он ее. — Для меня все было чудесно. Никто не может любить меня так, как ты.
«Но люблю ли я тебя, Мосс? — спросила Билли саму себя. — Действительно ли я люблю тебя? А если люблю, то что же будет со мной?»
* * *
Мэгги ничего не хотела делать для ребенка. Как только врач разрешил ей вести активный образ жизни, она уезжала верхом при каждом удобном случае. Сет жаловался, что она загубит лучших скакунов в его конюшне. Казалось, ее грубостям и изобретательным проказам не будет конца.
Мягкие уговоры Билли встретили упрямый отказ:
— Я никогда не хотела этого ребенка. Ты хотела, чтобы он у меня был. Вот и заботься о нем! Я даже не хочу знать, дышит ли он одним воздухом со мной!
Все семейство Коулмэнов оказалось в тупике, не знало, что делать, и ждало, что Билли найдет решение проблемы. Они уже не обращали внимания на самые злостные сплетни и стали думать, что ребенок — не помеха. Помеху и проблему представляла собой Мэгги.
Решение трудной задачи — как помочь Мэгги — пришло в разговоре с Тэдом. «Есть, — сказал он, — частная, очень хорошая школа в Вермонте, где занимаются ограниченным контингентом детей, и, хотя в проспектах этого не говорится, они знают, как помочь эмоционально неуравновешенным детям».
Билли не стала заострять внимания на термине, который употребил Тэд, но решила, что он проявил милосердие. Сет и Агнес употребляли гораздо более резкие определения, характеризуя свою внучку. Кроме того, она не могла не признать, что у Мэгги большие проблемы, а она не могла допустить, чтобы слова и навечно привешенные ярлыки становились на пути, который являлся наилучшим для ее ребенка. И все-таки… Вермонт?
— Я не могу отсылать ее так далеко, Тэд! Конечно, ей нужно учиться, и, я признаю, психологическая поддержка ей также необходима, но семья ведь не менее важна!
— Свяжись со школой, Билли. Я уверен, они возьмут ее. А что касается семьи, она может жить в школьном интернате, а на выходные ездить к моим двоюродным брату и сестре в деревню. Они воспитали четверых своих детей, и, черт побери, может, стоит попробовать, а? Есть у тебя другие предложения?
Билли пришлось признаться, что она пребывала в растерянности. Она хотела сделать так, как будет лучше всего для Мэгги, и следовало еще принимать во внимание ребенка. Мэгги нужна была помощь.
Прежде чем изложить свой план Моссу, она выяснила все что могла о школе и подождала ответа родственников Тэда — согласны они или нет. Получив положительные ответы со всех сторон, Билли облегченно вздохнула и пошла к мужу со своим предложением. Он услышал лишь «очень привилегированная, очень частная и очень дорогая школа». Эмоционально неуравновешенные дети — это у других людей. Мэгги едет на север, чтобы получить самое лучшее образование, которое можно получить за деньги.
— Я этого никогда не забуду и никогда вас не прощу. Всех вас! — выкрикнула Мэгги, когда машина увозила ее в аэропорт из Санбриджа. Сердце у Билли болезненно сжалось. Последний взгляд на Мэгги, с красными глазами, оскаленными зубами, оставил воспоминание, всплывавшее каждый вечер перед сном. Этот образ брала она с собой в постель. В свою одинокую постель. Обещание Мосса, казалось, уехало вместе с Мэгги. Снова он погрузился в работу, проводя многие часы вне дома. Часто, когда он возвращался в их спальню под утро, Билли различала тонкий аромат очень женственных, очень утонченных духов. Раз Мэгги уехала, то Мосс, очевидно, решил, что все его домашние проблемы позади.
Билли пыталась убедить себя, что все это не так уж и важно. Но это было важно, ужасающе важно, и у нее возникало чувство, будто целыми днями она глотает сухой, жесткий комок, образовавшийся у нее в горле. Этого она хотела? С той ночи, когда родилась Сойер, она пришла к выводу, что одного сексуального удовлетворения ей недостаточно, Предполагается, что есть нечто большее — должно быть нечто большее, — но, думая о своей жизни, она не могла подобрать этому названия. Даже гнев исчез, осталось лишь ощущение незащищенности.
