Она снова замолчала.
Когда наступившая тишина стала невыносимой, Девон после минутного раздумья заговорил. На этот раз словами Льюиса Кэрролла, процитировав строки из «В Зазеркалье»:
И Морж заводит разговор
О всяческих вещах.
Сначала о капусте речь,
Потом о королях,
Про рачий свист, про стертый блеск
И дырки в башмаках.
Тори прекрасно поняла, что он хотел этим сказать. Она уже достаточно хорошо изучила этого человека и была уверена в том, что он не успокоится, пока не раскроет причину их молчания и всей той бессмыслицы, которую они несли, чтобы его прервать.
— Пришло время выкладывать свои карты, — спокойно проговорил Девон. — Но что с тобой, цыганка?
Протянув руку, Тори поставила стакан на камин и, взглянув на него, заговорила, хотя не была уверена, что сумеет подобрать нужные слова.
— После разрыва с Джорданом я дала себе слово, что никогда и никого не полюблю. Слишком высокую цену приходится платить за это. И когда все кончается тем, что два человека начинают морально уничтожать друг друга, это ужасно.
— Но так не должно быть, — решительно возразил Девон.
— Не должно? — Горькая усмешка искривила ее губы. Она нервничала: длительный перелет и испытываемое ею внутреннее смятение выбили ее из колеи. — Возможно, ты и прав. Но риск слишком велик. Я же нуждаюсь в душевном спокойствии. Вопреки общему мнению, страдание не делает художника великим: несчастный художник не более удачлив в искусстве, чем любой другой человек в любом другом виде деятельности. А живопись — это моя жизнь. И я не могу от нее отказаться. Ты это понимаешь? Не могу!
Девон медленно кивнул головой.
— Я понимаю. Понимаю и то, что тебя глубоко оскорбили, что именно поэтому ты так недоверчива. — Его лицо было спокойно, ясные зеленые глаза смотрели прямо и открыто. — Но, Тори, я не думаю, что мог бы причинить тебе зло. Конечно, одному Богу известно, насколько я могу быть объективным, но я действительно считаю, что нужен тебе. Так же, как и ты мне. И я не могу отказаться от этого. Дай мне хотя бы один шанс, прошу тебя.
— Странно, мне казалось, что я только это и делала, — неуверенно протянула она.
— Ну и что же? — спросил он, ставя на камин свой стакан.
У Тори вдруг неожиданно пересохло в горле, и она выпалила:
— Я не нахожу себе места, когда ты уходишь, и ненавижу себя за это. Неужели, черт побери, я снова влюбилась? А я не хочу, не хочу!
— Ш-ш-ш. — Девон притянул ее к себе за плечи, успокаивая, как маленькую. — Ты просто устала.
— Я устала быть одна, — резко сказала она, тоже обнимая его. — Я уже почти привыкла к одиночеству, но потом вдруг тебя занесло в мой дом, и теперь я больше этого не вынесу.
— Тори…
— Останься со мной, — еле слышно прошептала она.
Девон ответил не сразу. Слегка отодвинувшись от нее, он повернул к себе ее лицо и посмотрел в серые глаза, подернувшиеся фиолетовой дымкой.
— Если бы я только был уверен, что ты знаешь, что делаешь, — выдохнул он.
— Разве ты не понимаешь? — На ее губах появилась грустная усмешка. — В этом все и дело: я слишком хорошо знаю, что делаю.
Он посмотрел на нее долгим взглядом и горячо сказал:
— Поверь мне, я никогда не причиню тебе боли!
— Тогда не оставляй меня одну.
— О, Тори…
Как ни странно, именно его нерешительность подстегнула ее собственное решение, а его сдержанность разрушила ее собственную. Она хотела быть сейчас с ним — и это было единственное, что она знала наверняка. Конечно, она хотела, чтобы в ее душе и сердце остались все ночи с ним, но если вдруг в одно прекрасное или не очень прекрасное утро она обнаружит, что должна за это многим заплатить, — что ж, она заплатит, но это будет завтра. В своей судьбе, в своей любви она полагалась на Божью волю. Тори повернулась к нему лицом, приложилась губами к его груди, чувствуя, как бешено бьется его сердце.
— Прошу тебя, останься.
У Девона перехватило дыхание, он по-прежнему казался внешне спокойным, но его зеленые глаза загорелись неистовым огнем. Не отрывая рук от ее лица, он медленно склонился к ней и нежно коснулся своими губами ее губ. Его дыхание смешалось с ее дыханием, и он прошептал:
— Я не могу без тебя… Боже, как ты мне нужна… Если ты только уверена в своих чувствах, Тори…
Руки Тори обвились вокруг его шеи, пальцы теребили золотую серьгу.
— Да, уверена, — невнятно шептала она, обнимая его и чувствуя, как земля уходит у нее из-под ног, а все вокруг начинает кружиться.
Его губы целовали ее настойчиво и властно, как будто беря от нее все, что она ему предлагала, а он не довольствовался этим и требовал большего. Это напоминало какую-то битву, они сражались словно не на жизнь, а на смерть. Это был взрыв желания такой силы, которую никто из них и не мог себе представить.
Он поднял ее на руки и понес наверх, в спальню, а она, прильнув к нему и соединив пальцы своих рук в его волосах, испытывала ни с чем не сравнимое удовольствие от того, что он нес се так бережно и ласково, как ребенка. Однако чувства, испытываемые ею, были далеко не так невинны.
Девон поднес ее к широкой кровати и, нежно поставив на пол, нагнулся, чтобы отвернуть одеяло и включить лампу на ночном столике. Золотистый свет мягко осветил их фигуры и расстеленную кровать.
Снова взяв лицо Тори в свои руки, Девон стал осыпать горячими поцелуями ее закрытые глаза, щеки, лоб. В нетерпении Тори стянула с его плеч пиджак, а когда он отшвырнул его на пол, принялась расстегивать пуговицы его рубашки. Вслед за пиджаком на пол полетел ее свитер — она так и не поняла, кто его снял — он или она. Наконец рубашка тоже упала, и Тори быстрым движением скинула с ног туфли. Одежда так и осталась лежать на полу, но они уже не обращали на это никакого внимания.
Девон медленно подталкивал Тори вперед, лаская рукой ее грудь и быстрыми поцелуями покрывая ее шею и пространство вдоль кружевного края бюстгальтера, устремляясь к затененной ложбинке между грудей. Тори с трудом переводила дыхание, оно застревало в горле, от его прикосновений пронизывала дрожь. Словно в тумане, она почувствовала, как, скользнув по бедрам, упали ее джинсы, и, слегка приподняв, Девон укладывал ее на кровать. Не желая разъединиться с ним хоть на мгновение, Тори лишь усилием воли разжала руки, чтобы он мог лечь рядом, глядя в его полные страсти глаза и на то, как он продолжал сдирать с себя остатки одежды. Он был само воплощение того языческого огня, который горел и в ее крови. В полутемной комнате свет лампы подчеркивал скульптурные формы его сильного тела. Он был так прекрасен, что она спрашивала себя, зачем надо было откладывать эту ночь.