— Что с тобой?
— Ничего, — Макс вздохнул, преувеличенно внимательно рассматривая тонкое колечко на левом мизинце.
— Будем пить?
И осторожно, легко, одним касанием поцеловал ее в губы.
Наутро, в машине с Ромой, Анжелика все вспоминала Макса, его мягкие нежные руки с длинными пальцами, его божественно-точеный профиль, тонко вырезанные ноздри, грустную усмешку… и невольно опять, опять сравнивала Рому с Максом. Здесь — приплюснутый грубый боксерский нос, мясистые яркие губы; там — нежный бледный рот, болезненно изогнутый, изломанный в странной улыбке. Здесь — мощные бицепсы, распирающие узкие плечи пиджака, сильные руки, курчавистая шерстка на широких запястьях; там — длинный узкий торс, заметно расширяющийся лишь к плечам, все ребра можно прощупать, и эта его мания сидеть, широко разведя колени, опершись локтем на правое колено, а в левой руке с надменным и прямым запястьем — тонкая сигарета… «Какая разница, — сказала Анжелика самой себе. — Макс там, а ты здесь. С Ромой». Они были изолированы от всего мира вдвоем в «Опеле», в этой маленькой комнате на колесах, и неслись упрямо вперед по шоссе, мимо желтеющего, зеленеющего, краснеющего пестро-ситцевого леса, мимо выцветшего льна полей и стальной шелковистости небольших водоемов, попадавшихся на их пути. Они были вдвоем сейчас. И в маленьком ресторанчике, увенчавшем карабкающуюся вверх, узкую, вы-стланную серым булыжником улочку, Анжелика наконец успокоилась. Здесь Заграница мешалась с Провинцией. Чужие, холодные, по-скандинавски каменно-скалистые улицы — и накрахмаленные белые скатерти с венчиками, тарелки с надписью «Общепит» и вафельные салфетки в стаканчиках. Тяжелые дубовые стулья, блестящие, начищенные ножи и вилки — и солянка с оливками и сосисками, которую подали на первое. Официантка привычным взглядом угадала в них столичных жителей: «Как там, в Питере?», почти без удивления оглядела расклешенные Анжеликины джинсы и мужскую темно-зеленую толстовку — наряд подчеркнуто непраздничный рядом с парадным костюмом Ромы.
«И пусть, и здорово», — вредно подумала Анжелика, отставляя далеко вбок ногу в тяжелейшем черном ботинке на восемнадцатисантиметровой рифленой подошве. Официантка, украшая тарелками стол, удивленно и грустно посмотрела на Анжеликин ботинок — и отвела взгляд.
Золото листьев под ногами, тихие шорохи, состояние покоя, незаметно перетекшее вместе с Анжеликой в машину. Расслабилась, расползаясь по сиденью, никакие ремни не давили. В отличие от Саши, Рома не настаивал, чтобы она пристегивалась. Ничего не значащие разговоры, расплывчатые, пустые фразы… Но не прошло и пятнадцати минут, как Рома вновь заговорил о своей семье.
— Знаешь, несколько дней назад я совсем было собрался уйти из дома. Собрал вещи. Уже даже знал, куда пойду ночевать и где буду жить, пока не сниму квартиру. И не смог уйти. Жена встала в дверях, глаза испуганные. Огромные. «Я тебя никуда не пущу» и все тут. Я совсем собрался уходить. Не то чтобы мы поссорились или еще что-то. Просто понял, что не могу больше. Проводил тебя, приехал домой и понял, что больше не могу. А она встала в дверях и все тут: «Куда ты собрался? Куда ты уходишь?» Понимаешь, прожить восемь лет с одним человеком… Невозможно вот так сразу уйти.
— Ты все равно уйдешь от нее, — сказала Анжелика. — Не сейчас, конечно.
— Почему?
Иногда он напоминал Анжелике маньяка — вцеплялся в каждую ее незначительную фразу, глаза огнем загорались, выспрашивал все, настаивал, вытягивал из нее какие-то мнения и суждения…
— А ты думаешь, что с ней всю жизнь проживешь? — поинтересовалась Анжелика.
— Я не знаю. Я не могу сейчас решить это. Наверно, мне нужно время. Но почему ты так уверена, что я уйду от нее?
— А ты думаешь, что ваш брак будет продолжаться вечно? Мы уже говорили с тобой на эту тему, — Анжелика вновь примерила на себя интонации работника психологической службы. — Ты будешь подниматься, добиваться чего-то… И ты хочешь, чтобы вот это существо было рядом с тобой, когда ты будешь что-то значить в этой жизни? Я понимаю, что ты ее любишь, но…
— Я ее совершенно не люблю! — запальчиво воскликнул Рома.
Анжелика прокрутила перед внутренним взором запомнившиеся ей глянцевые картинки — фотографии Роминой жены. Эти печальные лошадиные глазки по бокам деформированно-треугольного лица, этот бесформенный, пятном, кровавый рот на серовато-зеленом лице… Гоблин какой-то. Неужели Рома не видит, что внешне его жена — просто урод из циркового шоу? И каким же прекрасным должно быть внутреннее содержание человека, чтобы терпеть такую его внешность, не замечать явной дисгармонии?
— Если ты ее не любишь, ты же должен видеть… — начала Анжелика, но тут же мысленно остановила готовый излиться поток откровений. — Как ты вообще можешь ставить ее на одну ступеньку со мной, например? Как ты можешь сравнивать ее со мной? Она же ничто! Анжелика вдруг представила, как Рома возвращается домой с ИХ свидания, где он только что целовал ее, Анжеликины, безупречные губы, ласкал ее тело, точно выверенное до миллиметра, сделанное часами и часами нудных физических упражнений, — и ложится в постель со своей Катей, угловатой, кривенькой, с невероятно широкими, расплющенными тазовыми костями… треугольник лица острием вниз, треугольник тела острием вверх. Так рисуют дети. Ее передернуло.
— Ну, ты не права, — вступился за жену Рома. — Вы с ней просто разные. Ты вся такая… совершенная. Ты моя мечта, понимаешь? А она — реальность. В моей жене тоже есть своя прелесть. Она вся такая домашняя… Она другим берет, не тем, чем ты.
— Ну да, конечно, — скептически согласилась Анжелика.
— То есть ты думаешь, я ее брошу, — раздумчиво повторил Рома.
— Я думаю, да, — сказала Анжелика. — Причем тогда, когда она меньше всего будет этого ждать. Просто ты поймешь… что больше не можешь. Не можешь видеть ее. Не исключено, что она будет беременна в этот момент или еще что-то, а у тебя в этот момент, вероятнее всего, никого не будет. Не будет любовниц. Так тебя меньше всего будут мучить угрызения совести.
— Я боюсь, что так и будет, — сказал Рома. — А потом я всю жизнь буду чувствовать себя негодяем.
— Ну почему сразу негодяем? Рома, это просто жизнь. Я не хочу тебя обидеть, но иногда ты рассуждаешь очень провинциально.
— Ну почему сразу провинциально? — покраснел Рома.
— А потому что посмотри вокруг! Люди по-другому живут. У меня куча знакомых, которые жили-жили себе с женами много лет, вместе начинали с нуля. А потом появились деньги, появилась возможность встречаться с более интересными женщинами… или просто время прошло. Если что-то уходит, или если появляется что-то новое — зачем сохранять то, чего нет? То, что мешает? То, что обуза? То, что тянет тебя назад, вниз? Рома, все гораздо проще, чем тебе кажется.
