— Да, конечно. — В голосе Катрин я уже не слышала былой счастливой уверенности. — Но я ведь так наивна, я могу многого не замечать. Счастье, как стена, за нее не хочется заглядывать. А ведь Себастьян действительно частенько уезжает. Я не знаю, с кем он встречается, мы почти не говорим… о прошлом.
«Конечно, — злорадно подумала я, — он и не будет с тобой говорить, ты же не сможешь ни понять, ни принять его таким, каков он есть. Никогда. Тебе непонятна жизнь на полную катушку, на грани, а где-то и за гранью того, что вы зовете приличиями. Ты все равно будешь несчастна с ним». И если в первый момент мне даже стало жалко Катрин, страдающую из-за моего письма, то теперь я была уверена, что освобождаю сразу двух людей. Ведь и Себастьян рано или поздно начнет тяготиться своей возлюбленной, ему придется причинять ей боль, он возненавидит ее и себя. А так все произойдет менее болезненно, само собой.
— Но что мне делать сейчас, Ноэль?
— Успокойся прежде всего и постарайся делать вид, что никакого письма ты не получала, — ответила я, точно зная, что притворство, а уж тем более скрытность, отнюдь не входят в таланты подруги. — Потом, Катрин, это всего лишь одно-единственное письмо, уничтожь его и забудь, — посоветовала я, мысленно складывая текст нового послания».
«Июль. 1979 год.
Конечно же за первым письмом последовало второе, потом и третье. Я утешала себя тем, что не всегда лгала в этих посланиях. Мы ведь действительно встречались с Себастьяном. Он не придавал особого значения физической верности и изменам и запросто встречался со мной, однажды мы даже провели вместе короткий отпуск, но он неизменно возвращался к Катрин. Я же после таких встреч была совершенно разбитой, сходила с ума от тщетных усилий. Себастьяна было не вернуть, и я просто зациклилась на этом. Я часами сидела в комнате, пересматривая старые фотографии, сделанные им в то знаменательное лето, и лелея свою обиду. В таком состоянии я обычно и писала следующее письмо. Тексты становились все более откровенными. Надо ли говорить, как я превозносила мужские достоинства Себастьяна, советуя своей якобы неизвестной собеседнице, что именно больше всего ценит наш любимый в постели, в еде и в женщинах, не забыла упомянуть и о новых часах, которые ему подарила Катрин.
Катрин писала или звонила мне после каждого такого письма. Если бы я была психологом, то у меня был бы неоценимый материал по развитию невроза на почве сомнений и ревности, а проще — собственной недооценки. Катрин была на грани нервного срыва, и я решила, что пора разрядить обстановку исключительно выгодным для меня способом. Отправив ей очередное письмо, я позвонила, чтобы узнать, как дела, и дать дружеский совет.
— Катрин, — строго сказала я во время нашего очередного телефонного сеанса психоанализа, — нельзя так изводить себя, дорогая. Раз все это превращается в такой кошмар для тебя, то поговори с Себастьяном. Он, возможно, развеет все твои сомнения. Может, он знает эту девицу и все тебе объяснит.
— Но ты же говорила, что лучше ничего ему не говорить, что мужчины ненавидят сцены ревности, — робко возразила Катрин.
Конечно, я советовала не говорить, до тех пор пока не была уверена, что эта малышка закатит ему полноценную отвратительную сцену ревности, к которой она сейчас полностью готова. Теперь-то Себастьян увидит, что его возлюбленная — совершенно заурядная женщина с так ненавистным ему собственническим инстинктом. Я представляю, как он отреагирует на все это, его насмешка и равнодушие только подожгут фитиль той бомбы, которая тлеет в Катрин. Взрыв навсегда разметет их в разные стороны.
— Нет, Катрин, — говорила я тоном терпеливой учительницы. — До тех пор пока ты могла относиться ко всему с иронией, пока ты верила только Себастьяну, конечно, лучше было молчать. Но ведь сейчас ты все равно не можешь сдерживаться, и твои попытки все сгладить лишь приведут к тому, что Себастьян подумает, что ты лжешь ему в чем-то. Поговори с ним откровенно. Вот увидишь, все образуется.
Я ждала следующего звонка или письма Катрин, как ждут известий из больницы, где вашему знакомому, но не особо близкому человеку делают несложную операцию. То есть я была практически уверена в исходе организованной мной ситуации. На следующий день, не получив никаких известий, я занервничала. Я не переставала быть уверенной в развязке, но то, что процесс затягивался, раздражало меня. Мне не терпелось узнать о результатах моих усилий…
Думала ли я тогда, что целенаправленно разрушаю отношения двух людей, вмешиваясь в их судьбы самым грубым и в то же время изощренным образом? Я не знаю, я не была чудовищем, во всяком случае, не больше, чем многие мои сверстники, дети равнодушно-жестокого поколения, которые, сами еще не научившись чувствовать, отказывают в этих способностях другим. Мы все были молоды, что значила тогда для нас чужая потеря? Просто еще одна бутылка вина, распитая за причитаниями о несчастной любви. В этом возрасте собственное самолюбие, проснувшееся после изощренно-нежного подавления в детстве и грубого в школе, значит неизмеримо больше, чем любовь, которая для многих из молодых означала лишь неодинокие ночи и избавление от болезненного страха потеряться одиночкой в мире пар. Любовь была скорее игрой, а в играх всегда есть победители и проигравшие и есть правила, которые каждый сам устанавливает для себя. И никто не в состоянии понять правила другого, глядя лишь на себя, а я не смотрела по сторонам, отказывая другим в тех чувствах, на которые была неспособна сама.
Итак, я ждала развязки созданного мной сюжета. И она наступила. Через некоторое время Катрин написала, что Себастьян воспринял все довольно спокойно. Сначала он, конечно, ужасно рассердился, но потом расстроился, и даже извинялся. На какое-то время в отношениях между влюбленными установилось хрупкое равновесие. Однако за эти дни Катрин получила еще одно письмо, и ее недоверие к Себастьяну снова возродилось.
Конечно, события развивались слишком уж медленно и не совсем так, как я задумала. Настоящей ссоры с расставанием не вышло, но благодаря моим письмам ревность Катрин не утихала. Пусть первый запал оказался практически холостым, но я была уверена, что следующий выстрел придется прямо в цель».
«Октябрь. 1979 год
Немного успокоившись, я не торопила события, и даже некоторое время не вмешивалась в жизнь моих голубков. Как же я жестоко ошибалась, как слепа была, надеясь лишь на глупость Катрин и свободолюбие Себастьяна. Следующее письмо подруги просто убило меня. Они снова были счастливы. Эта дурочка даже позвонила мне, не надеясь на почту.
