— Мелочи. Я не буду этим заниматься лично. У меня вообще нет на это времени. Это все для поддержки бренда, а оно может работать и без моего личного вмешательства, я уже назначил ответственных.
Про себя Катя обрадовалась: какое разочарование для Адочки! — но не стала бурно выражать свои эмоции. Сказала другое:
— Ты даже не похвалил меня. Я все экзамены сдала, теперь весь январь отдыхать буду, а ты даже не похвалил.
— Я еще успею. Похвалю. Приедем домой и буду тебя хвалить, хвалить, хвалить…
— Крапивин, блин.
— Чего — Крапивин?
— Много чего, — улыбнулась она.
Глава 9
Я хочу написать вас, Катрин. Вот так, в полотенце и с мокрыми волосами. Катрин, позвольте?
— Ты мне теперь целый век будешь вспоминать это? Я не виновата, что он завалил к нам с утра так рано. Я кофе варила. Тебе, между прочим. — Прежде чем усесться на кровать, Катерина поправила на груди полотенце, свернула мокрые волосы в узел и заколола их шпилькой. К обожженной спине даже прикосновение волос ощущалось нестерпимо больно.
— О, да, он аж ошалел от увиденного. Катрин, какие глаза! А глубина взгляда! Шея, плечи! Это же духовная нагота, духовная!
— Может, надо было согласиться? Как думаешь? Попозировать ему, — с удовольствием поддела Крапивина.
— Не знаю, — ухмыльнулся Дмитрий в ответ, — но он такой бабник, он любит трогать женщин. Попробуй ему откажи. Богема эта, знаешь ли, обидчивая. Подумает, что ты его талант не оценила.
— Ты тоже. Любишь трогать женщин. Сам говорил, что мужские руки созданы, чтобы быть под юбкой.
— Я трогаю только свою. И то последние три дня не могу, — вздохнул с явным разочарованием. — Нельзя было тебя на солнце выпускать.
— Да, надо было держать только в спальне. — Уселась на расправленную постель и сунула Диме тюбик с кремом против солнечных ожогов. — Давай, Димочка, поработай ручками, намажь меня кремом.
— Точно. В спальне. В кровати. Целее была бы. Ромеро на тебя запал, весь вечер взгляд не мог отвести. Сволочь.
Катя рассмеялась:
— Наверное. Уже не знала, какой найти повод, чтобы уйти. Я, конечно, могу поговорить о современном искусстве и могу делать вид, что оно мне нравится, но не столько часов подряд.
— Даже я столько часов подряд не могу говорить о современном искусстве. Более того, Катенька, оно меня сейчас совершенно не интересует. — Осторожно наносил крем на плечи. Вчера к ним невозможно было притронуться, сегодня уже лучше.
— Я устала. У меня голова трещит.
— У тебя голова от вина трещит.
— Не от вина. А от ломаного русского Ромеро. А что ты возмущаешься, кстати? Сам потащился с ним на ужин. И меня потащил.
— Исключительно из культурных соображений. Но в одном я с ним согласен. И шея, и плечи, и духовная нагота… и просто нагота…
— Тяжко тебе, да?
— Очень.
— Я чуть-чуть ожила, так что можешь меня немного потискать.
— Не хочу немного. Хочу много. Много и долго.
— Знаю. — Глянула на него через плечо: — Когда ты называешь меня «Катенька», то думаешь только о сексе.
— У меня нет слов, чтобы опровергнуть твой вывод. А о чем мне еще думать, когда ты передо мной голая.
— Голая у меня всего лишь спина.
Спина. Ее красивая, стройная спина. Обожженная солнцем, но обласканная его руками, которые едва касаясь, втирали крем в воспаленную кожу. Только бы не сделать больно…
Катя вздрогнула и чуть подалась вперед.
— Извини.
— Ничего. — Со вздохом села ровнее.
Кончиками пальцев от округлого плеча к шее, к тому месту, где под кожей пульсировала жилка.
Он привык жить иначе…
Катя повернула лицо — тихий вдох коснулся его щеки.
И совсем не привык к таким отношениям: на вкус — как мята, на слух — как атональный джаз…
Она вздрогнула всем телом и оцепенела, предчувствуя новое касание. К груди, подрагивающей от ритмичного сердцебиения.
Но они случились, эти отношения. Как случается какое-то событие, которого втайне ждешь всю жизнь. Ничего подобного теперешнему не испытывал. Не понимал, за что любил Катю, но чем сложнее с ней становилось, тем больше он любил…
Улыбка тронула ее губы. И с этой улыбкой она его поцеловала, постепенно вкладывая в свой поцелуй все больше страсти и томности. Других ласк не нужно в этой скованности и отходе от порывистых объятий. В боязни неприятных прикосновений, продиктованных лишь любовной одержимостью и безумным влечением.
— Колючий, — приникла щекой к щеке, разворачиваясь к нему и обнимая плечи.
— Завтра побреюсь.
— Нет, не надо, мне так нравится. — С тихим смехом прижала его лицо к своей шее, вздрагивая от удовольствия.
Вдохнул ее запах. Так глубоко, будто до этого дышать не позволяли. Вдохнул, целуя и лаская.
Нежность. Желание. Мурашки удовольствия, рассыпавшиеся по обожженным плечам. Читал ее по легчайшему отклику, вздоху. По сорвавшемуся с губ стону в звенящем молчании. Иного не существует. Другая реальность, созданная лишь одним объятием тонких рук.
— Дима… — тревожным шепотом.
— Я осторожно. Иди сюда. Иди ко мне. — Откинул все, что мешало прижать ее к себе голую. Полотенце. Простыню, которой укрывался. Увлек на себя, боясь забыть об осторожности.
Какая тут осторожность, когда он так хотел ее. Еще и еще. Жадно и глубже. С криком. Сильнее. Чтобы, прижимая, чувствовать каждой клеточкой. Как в первый раз… Тогда он тоже боялся обо всем забыть.
Их первый секс был такой странный. Необычно страстный, наполненный безумным адреналином и чувственностью. Ее безграничное доверие, его легкий страх сделать что-то не так. Первое ощущение под пальцами ее обнаженной кожи, под собой — ее чистого девственного тела. Дурманящий вкус губ, влажное горячее дыхание. Бессвязный шепот. Первые вскрики, стоны, неудобство, расслабление… Первое понимание их неразрывности.
Катя прильнула к нему еще ближе. Теснее. К его твердому торсу обнаженной грудью.
Теперь эти ощущения близости с ней уже не первые, но по-другому сильные. Дурман первой ночи так и не рассеялся, а превратился в наркотическую зависимость — безумное желание продолжения и повторения. Снова быть с ней, в ней. Входить, скользить, упиваться отзывчивым телом.
Легко толкнув его на спину, Катерина уселась сверху. Пригнувшись, поцеловала. С легким вздохом, с упоением. Сначала нежно она ласкала язык и губы, обольщая и дразня. Потом стала позволять себя целовать, мягко отвечала, расслабившись. Они, целуясь, сливались в едином сладострастном ощущении, не в силах оторваться на другие ласки. Диалог без слов и полное понимание. Ни одной посторонней мысли, кроме желания удовольствия. Для себя и для нее.
