Но руки… Руки у него будто связаны. Не мог прижать ее к себе, как хотел. Не мог обнимать так, как привык. Лишь придерживал за бедра, ягодицы. Или за талию. Эта скованность вынужденная порождала еще большую страстность, горячила кровь. Становились громче стоны, глубже — вздохи.
Жадно целовал ее грудь, проводил пальцами по горячей влажной промежности, и предвкушение бурлило в нем, множась Катиными стонами.
Надавив на поясницу, заставил опуститься ниже. Она оперлась ладонями о его грудь, чуть сползла, взяв его в себя сначала неглубоко. Начала двигаться медленно, будто лениво, но Дима, нетерпеливо прижал ее к себе, войдя до упора и заполняя всю.
Со стоном Катя прикрыла глаза: по телу пробежала крупная дрожь, бедра стиснули его крепче. Прильнула к нему, уткнулась влажными губами в щеку. Поднималась и опускалась, расходясь в резких и сладких движениях, от которых судорожным ознобом по коже текло удовольствие.
С каждым движением своим, с его — она зрела. Наливалась готовностью получить удовольствие и возбуждением, как плод наливаются соком и сладостью. Вбирала его в себя, дрожа и задыхаясь. Рвалась к той черте, за которой ждут покой и удовлетворение. Но в самый в пик Дима отобрал у нее инициативу. Сел на кровати и обнял, забыв про ее спину. Задержал на себе, крепко прижимая за бедра и не позволяя двигаться. Выдохнул, чувствуя, как она сжалась вокруг него, пытаясь забрать то, что ей положено.
Какая-то секунда… Две… Незабываемый, блаженный миг без движения. Ощущение вскипающего удовольствия и мощный энергетический взрыв. Эмоции, сочащиеся сквозь кожу: всплеск ее страха, недоверия, разочарования. Боязнь того, что он не доведет ее до конца, сбив с тонкой грани острейшего экстаза.
— Дима… — отчаянным шепотом, испытывая жгучую потребность продолжения. Саднящие плечи ее не волновали тоже. Не замечала этой боли.
Ослабил руки. Приподнял Катю за ягодицы, настраивая на другой ритм. Новый толчок, и дыхание ее перехватило от горячего спазма. Стон, укус, вскрик. Темнота в глазах и бьющая в горло волна восторга.
И собственное удовольствие по спине медленным ознобом, и эхом его — легкая боль в до предела натянутых мышцах…
Сегодня твоя очередь варить кофе, Димочка. Я еще сплю.
— Лентяйка.
— Конечно. Я вчера сказала, что меня можно немного потискать, а не мучить всю ночь
— Ты была очень не против, не выразила ни капли сопротивления. Даже наоборот. — Искал губами губы и нашел ее улыбку,
— Какое уж тут сопротивление. Я и так ранена на всю спину.
— Хорошо, что хоть не на всю голову. — Убрал на бок длинные пряди волос, разметавшиеся по плечам, уткнулся носом в шею. Поцеловал.
Ее кожа пахла недавним сексом. И сама Катенька еще мягкая вся, расслабленная. Ленивая.
— Давай, Божище, гони за кофе.
— Ты же сказала, что спишь.
— Я кофе попью и спать буду.
— Исправь, напиши в телефоне «Дима», — неожиданно заявил он.
— Нет, — упрямо отказалась Катя.
— «Дмитрий» напиши.
— Не-а.
— «Крапивин».
— Нет. Черт знает, сколько времени Божищем был, а сейчас вдруг Димой станешь. Мой телефон этого не поймет, глючить сразу начнет.
— «Дмитрий Олегович».
— Иди за кофе, Дмитрий Олегович, — засмеялась Катерина и подтянулась вверх, скомкав под собой подушку.
Сколько прошло времени? Пару минут? Пятнадцать? Полчаса? Проснулась от резкого звука.
Нет, так ей всего лишь показалось. Дима поставил на прикроватный столик чашку кофе, но он не мог сделать это громко, просто Кате по утрам даже от шепота хотелось зажмуриться.
— Димочка, иди погуляй. Ты уже собрался, я чувствую. — Отпив пару глотков, поставила чашку на место и снова улеглась на кровать, оставив спину обнаженной, а ноги прикрытыми простыней.
Дима ответил тихим смешком и приблизил к ней свое лицо. На щеке Катя почувствовала его дыхание.
— Я точно не пойду, — еще раз повторила для убедительности, — до вечера не вылезу из постели. Хочу выспаться наконец, а ты сходи, тебе же нравится.
Он ничего не сказал. Молча вышел на террасу в распахнутые двери спальни, словно только и ждал этого предложения. Двинулся по дорожке, которая вела к морю, к общественному пляжу без зонтиков с лежаками. Других пляжей на Сен-Бартелеми нет. Как и нет среди отдыхающих случайных людей.
Сквозь резную листву пробивались первые рассветные лучи. Каменистая насыпь скрипела и шуршала под подошвой. Пискляво и резковато кричали вдалеке чайки. С каждым шагом воздух становился все гуще, влажнее. На берегу Крапивин снял обувь, подхватил ее и медленно побрел вдоль побережья, оставляя на белоснежном песке цепочку следов.
Здесь на него напала бессонница — на этом райском острове, в эти дни. Не та тяжкая, когда отсутствие сна выматывает и обессиливает, а такая, когда не спится из-за боязни пропустить что-то интересное.
Он спешил: ложился поздно, вставал рано. Спешил жить. Дышать. Гулять. Любить. Любоваться рассветами, закатами. Загребать руками горячий ветер. Хватать ртом жаркий воздух. Делать все то, на что в его обычной повседневной жизни так не хватало времени. Потому что в этой жизни он мотался по разным странам, но не имел свободной минуты, чтобы полюбоваться какими-то красотами: из самолета в автомобиль, из автомобиля в гостиницу или квартиру. Жил на земле, но уже забыл, что такое чувствовать под ногами землю.
Зашел в воду по щиколотку, ноги тут же приятно увязли в мокром песке. Наслаждаясь теплой прибрежной волной и немного щурясь от отражающихся на воде бликов, пошел по берегу. Вокруг острова нет рифов, волны на пляжах бывали очень большими.
Давно у него не было такого отдыха, чтобы забыть о телефоне и ноутбуке, и потерять связь с внешним миром. Такое расслабление немного тревожило, не помнил, когда позволял себе подобное: только отдых, и все. Без запланированных на это время встреч и дел, которые можно было организовать «заодно».
Дни на Сен-Барте у них с Катей текли ленивые, но не скучные. Как обычно, с декабря остров бурлил и гремел зажигательными вечеринками. Концерты, показы мод, танцевальные выступления и кабаре-шоу будут продолжаться до десятого января, но Крапивин устал и насытился всем этим еще в первую неделю.
Солнце поднималось все выше, щедро раскрашивая море в яркие краски. Бурная ночь сменялась безмятежным спокойным утром. Ветер трепал рубашку, как будто пытался ее стянуть. Море, необъятное и сильное, дышало в лицо солоноватой свежестью.
Вспомнился вчерашний ужин в «Le Santa Fe» и надоедливый Ромеро, хотя все же не мог винить художника в его откровенном интересе, самого пару дней мучило странное чувство. Знакомое, но забытое, а потому уже непривычное…
