— Ну, чего ты сипишь? Больно? Где?
Я не отвечаю. Я уже успокоилась. Наверно.
— Давай-ка успокаивающее тебе кольну. Полегче будет, поспишь. Хотя, не надо бы, после наркоза…
— Кольните мне что-нибудь, пожалуйста. Не хочу помнить…
Она что-то бормочет, протирает ягодицу ваткой, колет.
И я проваливаюсь в забытье. Сладкое такое. Теплое. И словно в прошлое попадаю. Недавнее, счастливое.
Там Олег гладил мне живот. Водил гулять по набережной Невы. Целовал. Любил ночами так долго и нежно, что сердце останавливалось от счастья.
И говорил про наше будущее. Тоже счастливое.
Работа, достаток, летом в Италию.
Или хочешь в Грецию, Ольк?
А можно и Болгарию. Как раз на солнышке пузико погреешь…
А я, счастливым болванчиком, кивала и кивала.
Да, конечно. Италия. Или Греция. Или Болгария. Главное, с тобой. Главное, вместе.
В консультации врач спрашивала про семейное положение. Кивала, когда я говорила, что скоро свадьба. Немного хмурилась на анализы, еще рано что-то прогнозировать, но надо поберечься.
Я не говорила Олегу, это же ерунда. Конечно, поберегусь. И его поберегу.
Я как раз на работе была, когда позвонили.
Перед этим Олег пропал.
Уехал утром от меня, обещал вечером приехать.
И все.
И пропал.
А я столкнулась с тем, что очень мало, оказывается, знаю о своем женихе. Например, я не знаю адрес его офиса. И его рабочий номер.
И номер Васи.
И вообще… Господи, да я даже фамилию его не знаю!
Оля! Ты же замуж собралась! Ты же ребенка от него ждешь! Оля! О чем ты думала?
Эти вопросы возникали в голове фоном. Глупым, раздражающим.
Основное было не там.
Основное было — где он? Что с ним? Почему пропал?
На следующий день у меня был выходной, поэтому я нервно прыгала по квартире. И решала — идти в милицию, или нет?
У него — прошлое. Он и не скрывал, рассказывал мне много чего о себе. Гибель родителей. Бабушка. Ее смерть. Детский дом. Первый срок, как он говорил, «по малолетке». Это значит, до восемнадцати. Он мне показывал наколку, которая символизирует это. Роза за решеткой. Говорил, что еще на пальцах многие колют, но он не захотел. На пальце у него только две наколки: белый крест на темном фоне — это второй срок, в Питерских Крестах, и еще знак того, что он — серьезный человек в своем кругу — перстень с шахматной короной.
Олег не говорил, за что конкретно сидел, и чем конкретно занимался до того, как со мной встретился. Я и не расспрашивала. Слушала, что рассказывал, иногда задавала вопросы. Но сама не лезла. Мне почему-то казалось, что о таких вещах человек должен сам говорить. Когда посчитает нужным.
Для меня было достаточно того, что он пообещал, что больше не будет связываться с чем-либо незаконным. Я знала, что он говорит правду. Я это чувствовала. И я ему верила.
Поэтому, когда он пропал… Первая мысль была о том, что что-то случилось с ним нехорошее. Беда какая-то.
И в то же время я понимала, что поход в милицию ничего не даст. И как раз с ужасом осознала, что мне даже идти не с чем!
Ни фамилии, ни адреса, ничего!
Лишь кольцо на пальце и его ребенок в животе!
Мы даже заявление только еще собирались подавать, выбирали время!
Да надо мной просто посмеются, когда приду с заявлением!
Людям же не расскажешь, как это на самом деле у нас! Не объяснишь, что бывает и не до фамилии. И не до адреса. Мне вот ни до чего было. Настолько счастлива была, настолько беззаботна.
Вечером следующего дня я вышла на смену.
На нервах сильно болел живот, кружилась голова, вообще, состояние было каким-то плывущим, странным.
Я понимала, что надо сидеть дома, и в то же время была рада работе. Невозможно сидеть в четырех стенах и сходить с ума!
Телефон, против правил, взяла с собой, сунула в карман формы.
И как раз мерила давление постоянной пациентке, к которой мы стабильно раз в два дня выезжали, когда услышала мелодию. И не поняла даже, что это у меня.
Сняла манжету, записала показания.
Мелодия все звучала.
— Мне кажется, это у вас что-то звенит, — поджала губы пациентка и неодобрительно покачала головой, когда я достала телефон, — а говорят, у врачей денег нет… Вон, какие игрушки себе покупают.
А я смотрела на незнакомый номер и пыталась заставить себя открыть крышку.
Встала, вышла в коридор, оставив медсестре заботу о пациентке.
— Оля, это Вася, — голос Васи, густой и низкий, я узнала сразу. И сердце остановилось. Он помолчал. Словно ждал от меня хотя бы «Да». Но я не могла. Просто не могла ничего сказать. Голоса не было. — Оль… — не дождавшись, он продолжил, — слушай… Ты не волнуйся только… Олег… Его арестовали.
У меня просто в ту же секунду подкосились ноги, и я упала на табуретку в чужой прихожей. В голове тяжело билась кровь, и была только одна мысль: «Живой. Господи, он живой!»
А Вася, услышав мой судорожный выдох, торопливо продолжил:
— Оля, все нормально, все хорошо, ты не волнуйся только, Оль… Это недоразумение, он скоро приедет… Все будет хорошо…
— Где он? Куда забрали? — я сама удивилась, что голос-то у меня звучал вполне спокойно. Нейтрально, вот. Как у куклы говорящей. Или у робота.
— Он в Крестах. Но туда не надо приезжать.
— Хорошо. Где я могу… Вася, я…
Я даже не смогла нормально ничего сформулировать. Начала неожиданно задыхаться, сердце застучало сильно и больно.
— Вася…
— Оль, Оля! Оля! Ты чего? Ты дома, Оль? Я приеду! — бился взволнованно в трубке Васин низкий бас.
— Я на работе… Утром буду дома… Приезжай…
Я положила трубку. Посидела. Как-то совершенно бездумно. А потом встала и пошла к пациентке, уже что-то выговаривающей медсестре капризным тоном.
Уже потом, в машине, когда я поднялась, чтоб выйти по следующему адресу, оказалось, что вся форма сзади в крови. А я и не заметила даже сразу, настолько не в себе была. Я увидела кровь, с недоумением провела рукой по брюкам, наконец-то почувствовала, как из меня хлещет, и потеряла сознание.
Пришла в себя в больнице. Врач, знакомый, я к нему в приемный несколько раз возила пациентов, что-то говорил о большой кровопотере, и что надо срочно операцию.
Я спросила про ребенка.
Он поморщился:
— Оль… Тут вопрос про твою жизнь, понимаешь? Ты — сама медик. Такая кровопотеря… Но я все аккуратно сделаю, веришь? Хорошо все сделаю. Еще потом десяток родишь.
Я закрыла глаза и отвернулась.
Я плыву в сладком мареве, не хочу выныривать. Там у меня все хорошо. Там у меня есть будущее. Там я счастлива.
Голос моей соседки, резкий, неприятный. Хруст яблока. Скрип кровати.
Белый потолок.
Это не со мной.
Я — там. В моем счастливом прошлом.
У которого нет будущего.
24. Примерно девятнадцать лет назад
— Оль, ты не думай, он…
Вася сидит в моей квартире, гладит машинально белую вязаную скатерть на столе. Я сижу напротив.
Смотрю на вазу. Старинную, прабабушкину. В ней пионы. Такие, как я люблю. Розовые и круглые. Они одуряюще пахнут. Настолько сильно, что голова кружится и болит.
Странно. Раньше не болела…
— Вася, — ровный голос робота. У меня всегда теперь такой будет? Да? — Он сам туда пошел? Да? Он — знал, куда идет?
— Оль… Ты не понимаешь…
— Да, я не понимаю.
— Здесь другая ситуация, Оль…
— Ты ему сказал? Про ребенка?
Молчание. Не сказал, значит. А чего так, Вася? Зассал?
Какие мысли у меня в голове. Ха. Общение с уголовником не проходит даром.
Я отворачиваюсь, смотрю на серое небо Питера в окне.
От запаха цветов тошнит.
— Уезжай, Вась.
— Оля… Ты не права. Ему тяжело сейчас. Он нас выпихнул, вину на себя взял…
— Хороший друг.
— Оля… Ему поддержка сейчас нужна. Твоя. Он о тебе спрашивает все время. Ему можно звонить туда. До суда. Потом… Потом тоже можно будет. Смотря, куда этапируют.
