Слух режет тишина. Неестественная. Вакуумная. Затяжная.
Делаю несколько шагов, но ни единого звука эти движения не формируют. Намеренно стучу каблуками, поверхностно дышу, хаотично двигаюсь — ничего.
— Таир! Таи-и-и-р-р!
Кричу… Кричу изо всех сил, пока в груди не возникает жжение. Кричу и не слышу себя.
Порывистое колебание воздуха бросает в лицо запыленный и удушающий поток. Жмурюсь и стараюсь какое-то время не дышать.
Только долго невозможно ведь… Вдыхаю и распахиваю глаза. Продолжаю движение, пока вспышка желтого света не заставляет сменить направление. Крутанувшись, иду на нее. С каждым шагом ускоряюсь. Бегу, когда различаю в противоположном конце несоизмеримо огромного помещения знакомую мужскую фигуру.
Таир… Таир…
Только сколько я ни бегу, расстояние между нами не сокращается. Напротив, как будто увеличивается. Я снова кричу… А потом пол идет трещинами, и я начинаю проваливаться…
С хрипом вытолкнув собравшийся в груди воздух, резко сажусь на кровати. Рассеянно оглядываюсь. Мягко стону, когда глазам приходится столкнуться с ярким солнечным светом. Слегка отклоняясь в сторону, провожу ладонью по влажной шее и со вздохом соскакиваю с кровати.
Подхожу к окну и, распахнув одну створку, позволяю свежему воздуху ворваться в помещение. Некоторое время без какого-либо интереса смотрю на становящуюся однообразной картинку — возвышающиеся Рудные горы и окружающий их лесной массив.
Тарского нет одиннадцать дней. Одиннадцать дней!
Господи…
Он говорил, что мы не задержимся. Выходит, что-то пошло не так? Или он все же бросил меня, чтобы не мешала? Сплавил на старых знакомых, как обозначили себя сами Бахтияровы. Кто они ему? Откуда он их знает? Я даже с их национальной принадлежностью не смогла разобраться. Виктор заявлял, что он «по большей части русский», Сильвия оказалась урожденной полькой, а их дочь, высокая стройная блондинка — Элиза Бах, регулярно исчезающая и периодически возникающая из ниоткуда, с какого-то перепугу позиционировала себя немкой. Странные дела творятся… И это я еще не видела старших сыновей. Те с большой вероятностью могут оказаться потомками самбийцев или герулов [10], например. Впрочем, плевать мне, конечно, кто они и что собой представляют. Каждый день спрашиваю только о Тарском. Ответы получаю скудные.
«Скоро, скоро…»
Да когда же???
У меня не просто сердце болит… Внутри меня бушует грандиозная распря. Все струны задевает. Трясет, ослепляет, стирает и отстраивает что-то новое.
Пропадаю я…
Коплю обиду, но вместе с тем жду. Каждый день жду!
Где же ты?
Таи-и-и-и-р-р…
Услышь ты меня… Приди…
— Значит, кроме родного языка только немецкий знаешь? — не сразу понимаю, что Виктор обращается ко мне. Молчу, усердно пережевывая лист капусты. Впрочем, моя очевидная незаинтересованность в разговоре главу семейства не останавливает. — Сильвия могла бы научить тебя польскому. Достаточно простой язык и в будущем может пригодиться.
— Если только… Парочку ругательств могу подцепить, — замечаю, не прекращая жевать. — Курва, да? — повторяю то, что в минуты огорчения шепчет госпожа Бахтиярова. Женщина, встречая мой взгляд, краснеет. — Окей, я еще «кича-кича» запомнила. Это звучит мило. Если, конечно, не использовать в связке с первым.
— Серьезно отнесись, — напутствует Виктор.
Еще тут меня не учили, что делать и как себя вести!
— Серьезно? Серьезно, сколько мне еще у вас торчать? Если Тарский не собирается приезжать, так и скажите, — чтобы сдержать рвущуюся тоску, приходится едва ли не до крови прикусить изнутри щеку. — В общем, так… Хватит. Я домой лечу. В Россию.
Решение принимаю молниеносно. Тотчас подхватываюсь из-за стола. Бахтияровы поднимаются следом.
— Нельзя.
— Очень жаль, что вам нельзя. А я лечу! Ни минуты лишней не задержусь.
— Катерина… — Виктор явно пребывает в растерянности.
— Нет, спасибо, конечно… Спасибо вашему дому, пойду к другому!
Разворачиваюсь и направляюсь в комнату, чтобы заняться сбором вещей. Но едва закрываю дверь, раздается стук.
— Поздно уже. Куда ты поедешь? — хозяин явно чересчур расстроен моим отъездом. — До утра подожди. До завтра.
— Не буду! — не сразу замечаю, что прибежавшая следом Сильвия протягивает мне сотовый телефон. — Не буду!
— Возьми, — настаивает женщина. — Это он…
— Кто???
Хочу выговорить фамилию, но, глядя на аппарат, таким волнением захлебываюсь, что это вдруг становится непосильной задачей.
— Таир… — подтверждает мои догадки Сильвия.
Телефон перехватываю быстро, так же решительно подношу к уху, но заговорить не получается.
— Катя, — мурашки, которые за эти одиннадцать дней, казалось, вымерли, как мамонты, тотчас просыпаются, хватают набитые чемоданы и бросаются мигрировать на юга. Топчут аккурат как те самые доисторические гиганты. И это я лишь голос Тарского услышала. Что будет, если увижу? Увижу ли? Пока в моем сознании возникают эти вопросы, Гордей свои озвучивает: — Что творишь? Какой бес в тебя вселился?
— Может, ты?!
На том конце провода слышен вздох.
— Не вздумай никуда ехать, — привычно давит интонациями. — Я скоро буду.
Как ни торможу эмоции, радость перебивает все на свете. Ослепляет и заставляет дрожать от волнения.
Стоп, стоп… Нельзя забывать, как он ушел!
— А зачем? — вопрошаю взвинченным голосом.
— Беса из тебя изгонять.
— А не надо… Уже не надо! — тарахчу, лишь бы выразить протест. Стискивая ни в чем не повинную трубку, сердито сжимаю зубы. — У тебя как дела? Слышу, все нормально. Честно? Думала, ты умер. Серьезно, какая еще может быть причина, чтобы бросить меня??? — так быстро говорю, дышать едва успеваю.
— Катя…
— Не называй меня так! Никак не называй!
— Тормозни.
— Не буду!
— Поговорим, когда вернусь.
— А ты вернешься? — злой иронией пытаюсь прикрыть разнуздавшуюся надежду.
— Сказал же, что вернусь.
— А я уже не хочу! Предупреди отца, чтобы встречал…
— Без паспорта не улетишь, понимаешь? — втолковывает, словно ребенку.
Будто не он его у меня забрал!
— Обращусь в Консульство. Решим вопрос.
— Угомонись, сказал.
— Ладно, — слишком резко переключаюсь. — У тебя двадцать четыре часа, если хочешь меня здесь застать…
— Ты мне условия ставить не будешь!
О-о-о, так звучит очень злой Таир…
Мамонты-мурашки, позабыв чемоданы, возвращаются на север. Там им, очевидно, что-то не нравится, и они, без передышки, летят обратно на юг.
— Отлично, — сладко выговариваю в ответ.
— Задница у тебя синей будет.
— Я на запугивания и пустые обещания не ведусь, — провоцирую, утратив какую-либо рассудительность. — Пока ты можешь меня в нее только поцеловать… И то мысленно.
— Я тебя сейчас… Мысленно!
— Давай, давай! Я буду наслаждаться.
Возникает пауза. Не знаю, о чем он думает и какую силу в себе тормозит, мешать не решаюсь. Прикрывая глаза, просто слушаю его дыхание.
— До завтра, Катерина, — произносит, наконец, Тарский.
Он уже решил, что со мной сделает. Дату назначил. Угрозами впустую сыпать не станет. Лишь голосом давит так, что, кажется, действительно на расстоянии медленно на куски рвет.
Но я, конечно, храбрюсь. Улыбаюсь, словно он может это увидеть.
— Таи-и-и-р-р, — протягиваю вместо прощания и отключаюсь.
Машинально смотрю на экран и сердцебиение теряю. Вместе с номером телефона светится женское имя — Элиза.
Не знаю, как мне удается спокойно вернуть Сильвии сотовый. Совершаю над собой усилия лишь потому, что желаю поскорее остаться в одиночестве. Бахтияровы, уловив мое потухшее настроение, действительно быстро уходят. А я еще полночи меряю спальню запутанными и сбивчивыми шагами.
