Под успокоительными или без них, Матвеев продолжал молчать, и я не пыталась что-то выяснить. Я не пыталась выявить хоть какие-то проблески чувств, отличных от страха, просто сидела и молча боролась с атакой его эмоций. И я была даже рада, что он молчит. Он значительно облегчал мне задачу, я выполняла приказ и при этом следовала своей цели. Сложившаяся ситуация не устраивала только Вадима. Он начинал все больше выходить из себя, и стал угрожать Матвееву. Кричал, ругался, бил кулаком по столу, но добился лишь, очередного приступа паники у подозреваемого.
Когда мы вернулись к нему в кабинет, Вадим с надеждой и чуть ли не мольбой посмотрел на меня. Мне казалось, что он был почти в отчаянии, но я спокойно выдержала его взгляд и развела руками. С равнодушием сказала, что ничем не могу помочь, кроме страха, в Матвееве по-прежнему ничего не было. Со стойкостью выдержала волну злости и негодования, и просто отправилась домой.
Я следовала своей цели, я хотела жить, и я на самом деле не могла помочь, но ощущение, что я предаю себя, почему-то не покидало. Я не позволяла себе размышлять, не подпускала к себе идеи и гипотезы, я блокировала разум, и единственная проблема, кроме моей совести, мешающая мне спокойно жить, — это последствия, с которыми мне приходится сталкиваться каждый раз после ситуаций, подобной сегодняшней. Тот мужчина-нейробиолог вселил в меня надежду на то, что мне можно помочь, меня можно вылечить, поэтому я, взяв номер у Вадима, позвонила и договорилась с ним о встрече, сегодня вечером.
Собираюсь особенно тщательно. Почему-то у меня такое ощущение, что сегодня моя жизнь изменится. Предвкушение и надежда мягко плавятся внутри моей грудной клетки и заставляют мечтательно вздыхать.
Что, если он и правда сможет мне помочь? Что, если я однажды стану свободна? Что, если перестану бояться и избегать людей? Что, если смогу заводить друзей, общаться? Что если смогу однажды выйти замуж и родить детей?..
Смогу ли я жить нормальной жизнью?
И позволит ли мне это Вадим?
Наверное, не стоит заходить так далеко в своих мечтах. Слишком больно потом возвращаться в реальность.
Тяжело вздыхаю и отправляюсь на встречу.
Тимур встречает меня на пороге своего белоснежного кабинета со сдержанной улыбкой на губах.
— Проходите, Агата. — Указывает на стул Тимур. — Вечером в нашем дурдоме немного спокойнее. — Усмехается он и садится за стол напротив меня. — Для начала… перейдем на «ты»?
Киваю, пожав плечами.
— Есть новости на счет Калидуса? — Неуверенно протягиваю я.
— Мм… мы работаем над этим. — Неопределенно взмахивает рукой Тимур.
— Думаете, за височной долей последует следующая?
— Вполне возможно.
— И что в конце? Смерть?..
— Так… стоп. Здесь вопросы задаю я. — Рассмеявшись, прерывает меня Тимур. — Я не уверен, что вообще могу с Вами… с тобой это обсуждать.
— Ну, я помогаю Вадиму… Вадиму Самойлову в расследовании, так что, думаю вполне, можете. Можешь. — Смущенно улыбнувшись, поджимаю губы.
— Да. Но ты здесь не за этим, верно? — Приподняв бровь, спрашивает Тимур и добавляет. — Расскажи мне о себе. Когда ты впервые заметила, что твоя эмпатия выходит за рамки?
— Оу, ну… Вообще-то долгое время я не знала, что со мной не так. Я просто чувствовала очень много, и не понимала, почему так происходит. О том, что я не такая как все, и то, что большинство моих чувств вовсе не мои, я осознала только в двенадцать лет. — Болезненно поморщившись воспоминаниям, ненадолго замолкаю. Тимур смотрит на меня изучающе и с ожиданием, и я продолжаю. — Мой отец работал на шахте, и однажды… произошел обвал, и он погиб… Вместе с другими рабочими. Их хоронили вместе. На похоронах собралось очень много людей. Жен, матерей, детей… В общем, я думала, что сойду с ума. Я потеряла сознание, меня тридцать минут не могли привести в чувства. В больнице мне поставили диагноз ПТСР, а также артериальная гипертония, нейродермит.
Тимур хмурится, делает пометку на своем планшете и кивает мне, чтобы я продолжала.
— Мама очень сильно страдала. Я старалась не появляться дома. И вообще стала избегать людей. Только лет в пятнадцать в какой-то книге прочитала про эмпатию и поняла, что это обо мне. В семнадцать… — Запинаюсь, сглатываю и опускаю глаза вниз. Смотрю на свои руки. На секунду мне снова кажется, что я вижу на них кровь. Я живу с этим уже восемь лет, но никак не могу отделаться от этой галлюцинации: только всплывает воспоминания о том случае на стройке, как я снова вижу свои руки, измазанные в крови, кирпич и мертвое тело. Прежде, чем ужас прожитого снова начинает расползаться по моему сознанию, я судорожно вздыхаю и продолжаю. — Произошло еще одно… очень сильное эмпатическое переживание, вследствие которого у меня случился сердечный приступ.
Закрываю рот, закончив рассказ, и перевожу дыхание.
— Гм. — Отзывается Тимур через время. — Я понял. Это сильно мешает тебе жить.
Киваю.
— Хорошо. — Говорит Тимур и встает из-за стола. — Можешь сейчас прочитать мои эмоции?
Поднимаю голову на Тимура и вскидываю брови. Он издевается? Я говорю ему, что это больно, а он просит прочитать его эмоции?
— Это обязательно? — Скривившись спрашиваю я, с недоверием поглядывая на Тимура.
— Обязательно. — Кивает тот.
Что ж ладно. Это же исследование. Он — ученый, врач. Я должна делать то, что он скажет, если хочу, чтобы он мне помог. Вздыхаю, сосредотачиваясь.
— Интерес… — Начинаю перечислять то, что чувствую. — Хм… Сомнение, сочувствие и… — Вскидываюсь, сглатываю, смущенно опускаю глаза. — Влечение. — Последнее слово звучит, будто мышиный писк. Чувствую, как лицо заливается краской. Не знаю куда деть глаза и руки.
— Угу. Отлично. — Довольно отзывается Тимур, и как ни в чем не бывало, добавляет. — А что на счет боли? Чужую боль ты тоже чувствуешь?
— Нет. — Отвечаю, наконец поднимая на него глаза. — Только эмоции…
— Оргазм?
Приподнимаю бровь, с немым недоумением уставившись на мужчину. Он нарочно это делает? Специально пытается меня смутить? Но зачем? Не стану поддаваться — решаю я, и гордо вскидываю голову.
— Оргазм — не эмоция. — Выдаю с достоинством.
— Точно. — С широкой улыбкой протягивает Тимур. — Но удовольствие, удовлетворение?.. — Тимур вопросительно поднимает бровь, я сжимаю зубы. Не понимаю, что здесь происходит. Это все еще обследование? Что за вопросы такие?..
— Да. — Отвечаю сквозь зубы, и поджимаю губы, отворачиваясь.
Тимур принимается расхаживать по кабинету. Задумчиво трет подбородок, что-то ворчит себе под нос, затем резко останавливается, уставившись на меня.
— Что ж… Эмоции. — Торжественно выделяет мужчина. — Значит, ты считаешь, что ты… волшебная?
Я чуть не давлюсь собственным вдохом, когда слышу слова Тимура. Он точно издевается.
— Нет! — Возмущенно восклицаю я.
— Да! — Возражает мне Тимур. — Но вот, что я скажу тебе. Сейчас ты чувствуешь… злость, возмущение, негодование, эм… раздражение… Да… — Загадочно сверкнув глазами, добавляет Тимур. — Видишь, я тоже волшебный, Агата.
Я хлопаю глазами, оторопело уставившись на него и глупо открываю и закрываю рот. Я в замешательстве и просто не могу найти слов.
— Ладно. — Через несколько секунд мягко протягивает Тимур. — Прости меня за этот перформанс. Я просто хотел сказать, что мы все от природы эмпатичны, в большей или меньшей степени. С тобой не происходит ничего мистического, необъяснимого и волшебного. Ты — нормальный человек, просто с особенностями. Прости, — снова повторяет Тимур, — мне казалось, тебе необходимо было это знать.
Я вздыхаю и расслабляю плечи, чувствуя, как злость отступает.
— Ну и методы у тебя… — Ворчу я уже без былого негодования.
— А теперь отправимся на обследования. — Никак не отреагировав на мое последнее замечание, Тимур открывает дверь и указывает на выход.
Мы переходим в другой кабинет, широкий и просторный, напичканный всевозможной аппаратурой. Сначала Тимур подсоединяет к моей голове кучу проводов, и я пятнадцать минут сижу не двигаясь, закрывая-открывая глаза по его команде, дыша то глубоко, то часто. После меня запихивают в томограф, и я пол часа лежу без движения, слушая мерный гул аппарата. Затем Тимур измеряет мне давление, пульс, температуру и берет кровь на анализ.
