— Мам, мы с папой были на картингах. Я его обогнал, представляешь? Потом его вызвали на работу, но на следующей неделе он обещал повезти кататься на лошадях. Не на пони, так как ты только и разрешаешь, а на взрослой лошади. А это… познакомься это Агата. У нее тоже больное сердце. И она совсем не умеет играть в шахматы.
— Правда? — Отвечает бархатный голос.
— Ах, да и она бездомная. — Добавляет мальчишка и сует ноги в кроссовки.
— Бездомная? — Приподнимает брови женщина и окидывает меня озадаченным взглядом. — Ну что ты такое говоришь, Кирюш. Агата живет с твоим папой. Она не бездомная. — Женщина переводит на меня извиняющийся взгляд. — Простите.
— О, нет, что вы. — Тут же спохватываюсь я. — Мне действительно негде жить, и Вадим меня просто приютил на время. Ничего такого…
Взгляд женщины меняется на снисходительный с некоторой долей лукавства.
— Агата, вам не нужно оправдываться передо мной. Я не имею на Вадима никаких видов. Боже упаси. — Женщина вскидывает руки вверх, будто открещиваясь от того, что ей предлагают, и улыбается. — Я — Вероника, кстати.
Пожимаю протянутую руку и неловко улыбаюсь в ответ. Женщина смотрит на меня с такой теплотой во взгляде, что я теряюсь. Не так я себе представляла эту встречу, и не так в моем воображении выглядела жена Вадима, пусть и бывшая. Эта женщина, одетая в бежевое кашемировое пальто, светловолосая с красивыми вьющимися прядями, приятными чертами лица и милой улыбкой, просто лучится добротой. Жена Вадима не может выглядеть как… как фея. Вадим и эта женщина. Они — как добро и зло в человеческом обличье, что между ними могло быть общего?
— Если про сердце правда… — Отвлекает меня от размышлений Вероника, протягивая мне визитку. — Приходите в мою клинику, у меня есть хороший кардиолог, он наблюдает Кирилла вот уже шесть лет. Возможно, сможет помочь и вам.
— Э-э. Спасибо. Да. Хорошо. — Несколько опешив, принимаю из ее рук маленький клочок бумаги, скомкано прощаюсь и закрываю за гостями дверь.
Мысли в моей голове жужжат, как пчелы в улье, мне хочется так много задать вопросов. Как эта святая женщина могла быть женой Вадима, и была ли вообще? И почему он такой отвратный отец, бросил ребенка, с которым видится и так не слишком часто, с неизвестной теткой, а сам умчался куда-то? И почему на него никто за это не в обиде? И почему эта женщина так явно дала понять, что Вадим ей не нужен? Любила ли она его? А он ее?
Вопросов так много, но я, понятное дело, не задам их Вадиму. Просто потому что меня это не касается. Просто потому что он все равно не ответит.
Да и задать их у меня не представляется возможности. До конца дня Вадим так и не появляется дома. Я встречаю его только следующим утром. Когда выхожу из спальни, застаю его говорящим по телефону. На нем наполовину расстегнутая рубашка, пиджак валяется на полу. Выглядит он уставшим: под глазами залегли тени, белки глаз покраснели, как будто он не спал всю ночь.
Я прохожу к холодильнику, достаю бутылку воды и запиваю утренние лекарства.
Вадим заканчивает разговор и убирает телефон от лица. Бросает на меня взгляд.
— Воду следует экономить. — Хмуро цедит в мою сторону и расстегивает рубашку до конца. Стягивает ее и, бросив на пол, идет в сторону ванной. По пути подхватывает пульт и включает телевизор. — Все уже знают. — Бросает Вадим через плечо, а через секунду я слышу, как за ним захлопывается дверь в ванную.
Его замечание об экономии воды меня несколько разозлило, но, когда я перевожу взгляд на экран, вся моя злость сдувается, сменяясь негодованием. То, что показывают на экране, похоже на дурдом. Эдакая палата номер шесть в масштабах страны.
Кадр за кадром, в новостях показывают все более ужасные последствия эпидемии. Сегодня ночью исследовательский институт нейробиологии все-таки поведал миру о том, что Калидус не останавливается на поражении затылочной коры. Он идет дальше, поражая височную долю, и никто не может спрогнозировать наверняка, что ждет зараженный организм после. Паника, отступившая в связи с новостями о скором восстановлении затылочной доли, сегодня хлынула с новой силой.
На экране мелькают кадры из переполненных больниц, площадей, собравших толпы митингующих, с которыми не справляется полиция. Разбитые, разворованные магазины. Угнанные цистерны с водой и убитые водители. ДТП. Драки. Разбой. Убийства. Слезы. Крики. Призывы сохранять спокойствие. Паника. Паника. Паника.
Страну накрывает ею словно тяжелым полотном. Люди массово мигрируют, но Калидус распространяется. И, почти наверняка, скоро выйдет за пределы страны, заражая весь мир. Как скоро на земле не останется ни одного водоема с питьевой водой? Куда бежать? Где искать спасения?
Наверное, страх и отчаяние, транслируемое с экрана, передается и мне, и когда Вадим выходит из ванной он застает меня с широко распахнутыми глазами и трясущимися руками.
— Надо что-то делать. — Громко вскрикиваю я, тыча руками в телевизор. — Почему власти ничего не предпринимают?
Вадим окидывает меня холодным взглядом, и приказным тоном бросает:
— Успокойся. Предпринимают.
— Да? И что же? — Почти взвизгиваю я. То, что он выглядит таким спокойным, когда весь мир кувырком, меня бесит.
— НИИ бактериологии днями и ночами ищет способы нейтрализации бактерии. Институт нейробиологии круглосуточно работает над программами восстановления мозга. Мы тоже не сидим на месте…
— Вадим! — Перебиваю я громким голосом и снова показываю в экран. — Посмотри на людей. Они сходят с ума от страха. Что предпринимается, чтобы остановить панику? Они же разнесут всю страну по кусочкам, поубивают друг друга в битве за каплю воды…
— Это не твоего ума дела. И не твоя забота. — Резко обрубает мою речь Вадим и сжимает челюсти. — Твоя забота сейчас максимально сконцентрироваться и вытащить показания из Матвеева. Поэтому собирайся, выезжаем через десять минут.
Очередной приказ, выказанный ледяным тоном, заставляет мой рот захлопнуться и сжав кулаки, резко отвернуться. Снова я забываю где мое место, а он снова услужливо мне на него указывает.
Разбираться со всем этим дерьмом — вообще не моя забота. Пусть катится к черту со своим Матвеевым, с чертовым Калидусом и своими дурацкими приказами.
Пока простые люди сходят с ума, пытаясь выжить, пока дети резко обедневших родителей занимаются воровством, пока нищета маленьких городов, толкает своих жителей на преступления, столица с ее ненасытными олигархами и заносчивыми госслужащими, купается в комфорте. Страна разрывающаяся, между двумя крайностями: дно, где творится ужас, и верхи, наблюдающие за ним с безопасного расстояния. Ради чего мне стараться? Те, кто действительно может помочь, те, кто обладает для этого достаточной властью, не особо напрягаются, так чем могу помочь, я — маленький ничего не значащий человечек? — Ничем. И я не стану.
В этой системе, я — никто.
Никто не может спасти мир.
В руках Вадима — я всего лишь кукла.
Куклы не имеют желаний, и не умеют помогать.
Глава 19
Наконец-то я дома. Наконец-то одна. Войдя в квартиру, открытую новым ключом, приваливаюсь спиной к стене. Облизываю потрескавшиеся губы и сухо сглатываю. В висках отдает дребезжащей болью. Я иду на кухню и пью воду, запивая обезболивающее. Пью немного, хотя экономить мне необязательно: вместе с ключами Вадим выдал мне аванс, равный двум моим зарплатам на прошлой работе. Я вполне могла бы позволить себе шиковать, но я не желаю уподобляться всем этим напыщенным столичным индюкам, ни в чем себе не отказывающим в такое нелегкое время. Часть денег сразу же отправляю маме, часть прячу на кухне. Возможно, учитывая мою ситуацию, мне стоило бы жить одним днем, а не заботиться о будущем, но привычка откладывать на черный день во мне неискоренима.
На допросе Матвеева, состоявшемся час назад, я держалась, как могла. Всячески блокировала его эмоции, но его страх, прирос к нему словно вторая кожа, и так мощно резонировал, что ни один щит не выдержал бы его напора. Даже под регулярно употребляемыми вместе с едой успокоительными, тайно подсыпаемыми Матвееву по приказу (кстати говоря, незаконному) Вадима, его страх, хоть и немного поутихший, все равно разносил свои удушающие вибрации.
