чем его застает врасплох призрак улыбки, мелькнувший на его лице.
— Я заказал кофе, — говорит он, кивая на кофейник, стоящий на журнальном столике. — Тебе можно немного?
Ее лицо озаряется.
— Можно. Ровно одну скучную двенадцатикилограммовую чашку кофе в день.
— Черный? — спрашивает он, делая шаг навстречу.
— Да, спасибо.
Он передает ей полную кружку, их пальцы коротко соприкасаются.
С чашкой в руках она возвращается к ноутбуку. Когда она снова оказывается перед ним, ее пальцы бешено летают по клавиатуре. Забытый кофе лежит рядом. Рот ее надулся, брови нахмурены.
Странное раздражение охватило его, когда защитные инстинкты ткнули его в ребра. Какого черта она все еще работает? Где завтрак?
Она должна отдыхать. Темные круги под глазами беспокоят его до чертиков.
В памяти всплыли слова Эш. Ей это нужно, Соломон.
Ей это нужно, и он проследит за тем, чтобы она это получила.
Сжав челюсти, сцепив руки на бедрах, он дернул подбородком в сторону Тесси.
— Ты когда-нибудь пила кофе?
Не отрывая взгляда от экрана компьютера и не отрывая пальцев от клавиатуры, она наклоняет голову к своей чашке.
— Это не питье кофе. — Он топает на террасу и выносит два стула, которые с грохотом скрипят по мраморному полу. Он садится. — Это кофе.
Наконец, она смотрит на него, недовольное выражение на ее красивом лице.
— Я встаю рано, чтобы работать.
— А я встаю, чтобы встретить рассвет.
Она морщит нос, глядя на пустой стул, как будто это смелость, затем отводит плечи назад, берет кофе и телефон и выходит на террасу. Она осторожно опускается в кресло. Она напряжена. Плечи напряжены. Ноги подпрыгивают от напряжения. Ей не терпится вернуться к компьютеру.
Он отпивает из своей кружки. Ждет, пока она сделает то же самое, а затем говорит:
— Ты слишком много работаешь.
Слишком много работаешь для беременной женщины, хочет добавить он, но останавливается на этом, потому что ему нравятся его яйца там, где они есть.
Ее брови взлетают вверх, и она преувеличенно вздыхает.
— Ты меня не знаешь, Соломон.
— А я бы хотел. — Он проводит рукой по своей бороде. — Вчера вечером…..мне не понравилось, как закончился ужин. Я знаю, что это тяжелая тема. Я не позволю, чтобы ситуация снова стала такой напряженной. Обещаю.
Борьба уходит из нее, плечи опускаются.
— Хорошо, — говорит она с опаской. — Что ты хочешь знать? — Рука движется по животу, как будто она излучает спокойствие.
Он думает об этом. Говорит первое, что приходит на ум.
— Ты когда-нибудь расслабляешься?
О, Сол. Нет.
Глаза Тесси вспыхивают.
— Ты когда-нибудь не носишь рубашку?
— Господи, ну и ладно. — Он поднимает руки в знак умиротворения. Вероятно, это было не самое лучшее начало разговора. Между ними воцарилось молчание. Потом: — Я ношу и другие вещи, — ворчит он, оскорбленный. Он никогда не скажет ей, что печется на солнце. Рвет гребаные кофты, как будто это никого не касается.
Она фыркает.
— Например? Спецодежду и кепки дальнобойщиков?
Черт. Ее нахальство заводит его. Он становится тверже. Она не похожа на Серену. Серена была… спокойной. Тихой. Тесси — девушка в огне. Он почти смеется, представляя ее в Чинуке. Она несется по городу на высоких каблуках, светлые волосы развеваются за ее спиной. Женственная и огненная. Сила, с которой он хочет считаться.
Если бы только она ему позволила.
Уведомление.
Не в силах сдержаться, из него вырывается рык.
— Твой босс?
Она протягивает телефон. Ее глаза загораются, когда она листает экран.
— Нет. — Она положила руку на живот и улыбнулась ему ярким лучом. — Сегодня у меня двадцать девять недель.
Он смотрит на ее живот.
— Правда?
Ее губы кривятся.
— Да. У меня есть приложение, которое отслеживает все, что связано с ребенком. — Она снова смотрит на экран. Хихикает. — Мишка размером с кабачок.
Он хихикает.
— Черт. Они тебе все это рассказали? — Любопытствуя, он наклоняется, опираясь локтями на подлокотники своего кресла.
Тесси протягивает ему свой телефон. На экране появляется трекер пастельного цвета, на котором изображен детский подгузник. Сердце замирает, он читает небольшую заметку: Малыш весит уже три фунта. Ребенок может моргать. У ребенка есть ресницы.
— Как долго ты будешь вынашивать его? — спрашивает он, возвращая ей телефон и надеясь, что она сжалится над ним. Конечно, у него есть три сестры, но дети и младенцы для него так же чужды, как долгосрочные отношения для Хаулера.
— Сорок недель. Девять месяцев, — говорит она.
Он подсчитывает в уме.
— Я сейчас в третьем триместре. Почти все.
— Ты ходишь к врачу?
Она подавляет улыбку.
— Постоянно. Это вроде того, что делают беременные женщины. — После недолгого колебания Тесси наклоняет голову. Прикусила губу. — Может быть, ты хочешь посмотреть его фотографию?
Господи. То, как она пожевала нижнюю губу, ее милое предложение заставило его мельком взглянуть на девушку, которую он встретил той ночью. Уязвимая. Добрая. Открытая.
— Да, — прохрипел он, преодолевая комок в горле. — Я бы хотел.
Она оживляется.
— Хорошо. — Он ждет, пока она набирает номер на телефоне, а затем подвигает свой стул ближе к его стулу. — Вот, — говорит она, снова вкладывая свой телефон в его большие руки.
Соломон рассматривает серо-белые размытые изображения, похожие на Роршаха, и хмурится, пытаясь понять, на что он смотрит.
Но потом он видит.
Он видит своего сына.
Своего.
Это реально, и это происходит.
От этой мысли у него защемило в груди. Он хочет этого. Всем, что у него есть. Хочет стать отцом, забрать сына обратно в Чинук, научить его ловить рыбу, готовить, быть хорошим человеком — да что там, научить всему тому, чему научили его собственные родители.
Тонкий палец Тесси проводит по экрану.
— Это его голова, а это позвоночник, видишь? А это его… — Она переводит взгляд на него, и на ее лице появляется слабая улыбка. — Ну, ты понимаешь. — Она смеется. — Пенис.
Сердце Соломона стучит в ушах, пока он рассматривает фотографии. Когда он пролистывает их, его охватывает тревога.
— А с Мишкой все в порядке. Он здоров?
— Да. — Она постукивает по экрану, наклоняясь к нему. Если он повернет лицо, ее губы окажутся в нескольких сантиметрах от его губ. Стоп. Черт побери.
— Он идеален. Десять пальцев на руках. Десять пальцев на ногах.
Солнечный свет падает на ее лицо, освещая все прекрасное в ней. Искреннее счастье в ее лице он видит только тогда, когда она говорит об их сыне. Их взгляды встречаются и задерживаются. Она поглаживает свой живот, ее голос становится мягким.
— Теперь все, что ему нужно сделать, — это просто оставаться там до декабря.
— А как же ты? — спросил он грубо, и
