Ознакомительная версия.
Еще один кошмар Никитиного детства: посмотри за сестренкой. Это когда маме или бабушке требовалось удалиться на кухню, сходить в магазин, поговорить по телефону, и его заставляли сидеть с Любой. Три минуты – максимальное время спокойного терпения, после хочется капризную девчонку пристукнуть. Сейчас родители вспоминают с благодушным смехом, как он дал пятимесячной Любе газетные листы, которые шуршали и отвлекли ее от рева, как годовалой Любочке заклеил рот скотчем, чтобы не вопила, как трехлетнюю посадил в ванную и разрешил пустить воду, как в пять лет вручил ей ножницы – поиграй в парикмахерскую. А тогда они, родители и бабушка, вопили как резаные, наказывали его, ставили в угол. Ребенок измазался типографской краской, в которой свинец, ручки в ротик тянула! Из-за скотча и при внезапном насморке могла задохнуться, чудом не утонула в ванной, не выколола глаза ножницами, только в трех местах до плеши волосы отхватила.
У Любы имелся свой список претензий к брату. Никита, когда она была маленькой, регулярно отвешивал ей подзатыльники. А родители не заступались, потому что она, видите ли, первой начала кусаться и щипаться. Брат распоряжался телевизором, смотрел футбол и не давал переключаться на мультики. Он запросто мог взять ее фломастеры или выдрать листы из альбома для рисования. Но стоило Любе позаимствовать у него калькулятор или плейер, вопил и грозил кулаками. Однажды попросила его: «Побей, пожалуйста, Колю Суркова, чтобы он в меня влюбился». Брат отказал. Сказал, что будет только тех пацанов наказывать, которые к Любе пристают. А для любви – пусть сама выкручивается. Коля Сурков на Любу – ноль внимания, дружил с Настей, что отравляло Любе ее счастливые детсадовские годы и первый-второй классы.
Но теперь все их – брата и сестры – потасовки, взаимные упреки, жалобы родителям в прошлом. У Никиты взрослая жизнь, у Любы – свои девичьи заботы. Они мирно сосуществовали и, к взаимному удовольствию, обменивались: услуга – деньги, деньги – услуга.
Малину испортила бабушка.
Никита собирался выйти из дома:
– Люб? Где моя черная майка и джинсовая рубашка?
– В чистом белье, не глажены.
– Так погладь!
– Пять рублей за майку и десять за рубашку.
– Почему это у нас цены возросли?
– Рубашку гладить в три раза сложнее, чем майку. В стране инфляция. Даже врачам и учителям зарплату повысили. Мне тоже прибавь. И за чистку обуви тоже.
– Крохоборка!
– Не мелочись, братик! Итак, глажка: майка – пятерка, рубашка – чирик, брюки со стрелочками – двадцать рублей, джинсы – пятнадцать. У тебя на джемпере дырочка, могу фигурно заштопать, видно не будет – за тридцатник. Ботинки замшевые…
И тут они услышали бабушкин возглас:
– О ужас!
Бабуля стояла в дверях, заломив руки, смотрела на них как на преступников. Родных, любимых, но бандитов, застигнутых на месте преступления.
– Вы… вы, – заикалась она. – За деньги… брат сестре… Люба Никите… как чужие, как деляги…
– А что такого? – быстро одевался в то, что подвернулась под руку, Никита. – У нас нормальный маленький семейный бизнес.
– Я же немного беру, – оправдывалась Люба, – только сегодня повысила цены.
– Да как вы можете! – шумно вздохнула бабушка.
Полную грудь воздуха набрала. Значит – морали станет читать добрых три часа.
– Опаздываю! – прошмыгнул мимо бабушки Никита.
– Мне к Насте надо, подготовиться к контрольной по химии, – рванула следом Люба.
Бабушка осталась одна, с большим неизрасходованным потенциалом эмоций и нравоучений. Она нервно ходила по квартире, затем решительно сняла трубку телефона и набрала рабочий номер дочери.
– Лиля?
– Да, мама?
– Не знаю, как и сказать. У нас трагедия.
– Что? Дети? – похолодела Лиля, и одновременно ее бросило в жар. – Что с ними?
– Они разложены.
– Как разложены? Где, кем разложены?
– Капитализмом, рыночными отношениями.
– Ничего не понимаю! Скажи мне: они живы, здоровы?
– Только физически.
– Мама! Ты напугала меня до судорог!
– Есть чему пугаться! Никита платит Любе за утюжку его вещей и чистку обуви! – драматическим голосом сообщила бабушка.
Лиля и ее муж догадывались, что Никита небескорыстно подбрасывает Любаше деньги, но большой трагедии в этом не видели. Точнее – у них не выработалась оценка подобным взаимоотношениям. Однако их предыдущий родительский опыт говорил о том, что, чем меньше вмешиваешься, тем больше толку. На сторону сына или дочери становишься – только распаляешь детские склоки. Чохом, обоим, не разбираясь, выдать по первое число – шелковыми становятся. Запрутся в своей комнате, шушукаются, и любовь-дружба возвращается на почве осуждения жестоких родителей.
– Дочь? Лиля, ты меня слушаешь?
– Да, мама. Не нервничай, пожалуйста!
– Как не нервничать? Я на грани гипертонического криза или даже инфаркта!
– Выпей лекарство, успокойся. Мы обязательно разберемся. Придем вечером и поговорим с детьми.
– Надо что-то делать! Решительное!
– Конечно. Спасибо, что позвонила! У меня срочная работа. Целую!
Лиля явно недооценивала серьезности случившегося.
Бабушка отправилась на кухню чистить картошку к ужину. Руки дрожали, нож сорвался и ударил по пальцу. Бабушка швырнула нож и недочищенный клубень в мойку, снова вернулась в большую комнату, к телефону.
Звонила зятю:
– Пригласите, пожалуйста, Краморова Станислава Геннадьевича! – официально попросила она.
– Анна Прокопьевна, это я.
– Станислав! У нас большое горе!
– Лиля? Дети? – всполошился, как и дочь несколько минут назад.
– Дети.
– Где они? Что с ними?
– Ушли по своим делам.
– Но с ними все в порядке?
– Совершенно не в порядке! Мне стало известно об их извращенных отношениях.
– Чего-чего?
Анна Прокопьевна не заметила, как свалилась салфетка с открытой ранки на пальце.
– Ой, весь телефон кровью залит!
– Что там у вас происходит? – орал Станислав. – Какие извращения? Откуда кровь? Говорите немедленно!
– Не кричи! Хотя поводов для беспокойства предостаточно. Кровь из моего пальца, я порезалась. Но это дела не касается. Должна тебе сообщить, что твой старший сын платит твоей младшей дочери! Деньги! За каждую мелкую услугу, которую любящая сестра должна любящему брату…
– Ах, это! – облегченно вздохнул Станислав.
– Да, ЭТО! Не надо закрывать глаза на симптомы, которые в будущем приведут…
– Анна Прокопьевна, все понял, разберемся, сегодня же. У вас все? Чертова прорва работы, зашиваюсь, извините! До встречи!
Такие они занятые! Дочь и зять. Когда дети гибнут, не может быть других забот!
Станислав считал свою тещу доброй и самоотверженной женщиной. С одним исключением: с ней нельзя говорить о политике, сравнивать советское время и настоящее. Никакие доводы не могли прошибить бетонную преданность Анны Прокопьевны прошлым ценностям.
Ознакомительная версия.
