А Таня, как же Таня? Ведь она, бедняжка, даже не догадывается, что он скоро женится. Конечно, это малодушно и даже подло с его стороны, но у него так и не повернулся язык открыть ей страшную правду. Бедная девочка, как же она будет страдать от его предательства! Ведь она любит его, без всякого сомненья любит. Она же просто глупая девчонка, она же еще совсем маленькая. Все корчила из себя что-то, все боялась показать ему свою любовь. А когда вдруг решилась — оказалось, что уже слишком поздно и он связан самыми крепкими узами — собственным словом… Ах, как все глупо и нелепо, и как вдруг все переплелось в гордиев узел…
Восьмого мая вдруг объявился двоюродный братец, Сашка Чудаков. Вот ведь горе луковое! Вовке было искренне жаль и Сашкиных родителей, и несчастную Лилю, Сашкину жену. Это ж не человек, а стихийное бедствие какое-то!
К этому времени Сашку турнули отовсюду, где он пытался пристроиться. Так и не сдав сессию за второй курс в мединституте, он по большому блату поступил в университет на юридический факультет. Там за два года ему не удалось нормально сдать ни одной сессии, и на второй курс Сашку так и не перевели. Правда, удалось уговорить ректора вместо исключения переоформить заядлого прогульщика с неимоверным количеством хвостов на заочное отделение, а там под шумок оформить очередной академотпуск. Так что формально Сашка все еще числился в студентах. А на самом деле висел в воздухе, потому что и учиться не хотелось, и работать не получалось: опять же по великому блату удалось было устроиться на хлебное место, но даже из ГАИ Сашку поперли за профнепригодность. И теперь даже высокопоставленный в недавнем прошлом, а ныне персональный пенсионер тесть Евгений Трофимыч уже не мог помочь ему с трудоустройством. Ведь Сашка, лоботряс со стажем, строго придерживался принципа "Где бы ни работать, лишь бы не работать". При этом редко отказывал себе в удовольствии провести вечерок-другой в компании очередной красотки, погудеть в кабачке. Зарабатывать деньги Сашка так и не научился, зато прожигать жизнь за счет дорогого тестюшки полюбил до самозабвения.
И в этот день Чудаков не просто так пришел к младшему брату, которого еще совсем недавно и за человека-то не считал ("А, зануда правильный. Что с него возьмешь?).
Решил подкатиться к братцу, может, пристроит родственника к себе на фирму? У него же бизнес расширяется, крепнет день ото дня, нешто для ближайшей родни не найдется теплого местечка с приличной зарплатой? А чтоб разговор помягче вышел, чтоб совсем уж неудобно Вовке было отказать брату, Сашка захватил с собой бутылочку "Наполеона" из тестевых припасов.
Отправить брата восвояси вместе с "Наполеоном" Вовке действительно оказалось неудобно. Пришлось отложить все дела и развлекать непутевого родственника. Выпили по одной, выпили по второй. Тут и прорвалась вся Вовкина боль, обнажилась кровоточащая рана. Никогда никого не пускал Вовка в свою душу, а тут расквасился, как сопливая гимназистка, выложил все, что так томило последние дни и не давало дышать полной грудью.
— Ну и чё ты маешься, дурик? Ты думал, о твоих чувствах к Таньке никто и не догадывается? Да ты ж прозрачный насквозь, я вообще не знаю, как ты в бизнесе умудряешься крутиться со своей стеклянной натурой. У тебя ж каждая мысль на лице написана! По крайней мере, если она касается Таньки Голик. Дура ты, дура. Давно взял бы ее в оборот и не мучился. Кто тебя учил девок слушать? Тебе ж сказано: послушай, что баба скажет, а сделай по-своему. Они ж никогда прямо не говорят, чего хотят. Говорит: "Пусти", а на их языке это значит "Прижми покрепче". Бестолковый ты, Вовка, ей Богу бестолковый…
— А я и не спорю, — Вовка вяло закусывал французский коньяк соленым бочковым помидором. — Да, я дурак. Только что мне теперь делать? Свадьба через девять дней. Зал забронирован, гости приглашены. Да и хрен бы с этим. Но как я Любку на фиг пошлю?! Она-то тут при чем? Она ж не виновата, что я люблю другую! А Любка мне и даром не нужна. Я вообще не представляю, как я с ней в постель лягу…
Сашка собирался было налить по третьей, но при этих словах поставил бутылку на стол. Посмотрел на брата выпученными глазами и спросил почему-то шепотом, хотя в комнате, кроме них, никого не было:
— Не понял. Так ты что, еще не спал с ней?
— Конечно нет. Ты что? Как можно до свадьбы?
Сашкин голос вдруг сделался гадливо-сладеньким:
— Вова, ты чё, больной? Ты в каком веке живешь? Как можно жениться, не попробовав будущую супругу? А если она тебе не подходит? Или ты ей? Или она у тебя девочка?
Дрибница возмутился:
— Конечно девочка! Что за идиотские вопросы ты задаешь? И вообще моя личная жизнь тебя не касается. Сам кобель, трахаешь все, что шевелится, хочешь, чтобы все вокруг такими же пошляками были?!
Сашка помолчал немного, пытаясь поверить в то, что услышал, и в то, что не было сказано, но имелось в виду, и вновь перешел на шепот:
— Вова, ты чё, блин, девственник?! Ты хочешь сказать, что не только Любку не трахнул, но вообще еще с бабами не спал?
Дрибницу передернуло от такого цинизма. И вообще этот разговор был ему крайне неприятен. Он уже страшно сожалел о своей откровенности, но слово не воробей…
— И с мужиками тоже. И вообще это мое личное дело. Я не приветствую твой образ жизни, и женщин таких не признаю, которые до свадьбы позволяют затащить себя в постель. И я, между прочим, горжусь тем, что остался целомудренным до свадьбы, не запятнал себя грязными отношениями. И хватит об этом.
Сашка вдруг расхохотался не задорно, а с какой-то жестокой злостью. Хохотал долго, потом вдруг остановился резко, жеманно, словно кокотка, вытер кончиками мизинцев глаза, как бы смахивая навернувшиеся слезинки, и сказал:
— Ну, родственничек, уморил. Это ж кому сказать — не поверят. Я балдею! На дворе — конец двадцатого века, а он до двадцати трех лет живую девку не щупал. Да тебя, дорогуша, в музей мадам Тюссо пора помещать. Правда, предварительно не мешало бы проверить у психиатра. Может, вместо мадам Тюссо тебя в дурдом надо определить? — и вновь зашелся отвратительным смешком.
— Да пошел ты, — разочаровано протянул Вовка, бесконечно сожалея о собственной откровенности.
Сашка не отреагировал. Отсмеявшись, с сожалением посмотрел на почти еще полную бутылку "Наполеона", отставил в сторону:
— Не-ет, братец, я с тобой больше не пью. Вдруг это заразно? Ты знаешь, а ведь я, дурак, пришел на работу к тебе проситься. Только под началом такого идиота работать не буду, и не уговаривай.
Вышел из-за стола, подошел к двери, и, уже открыв ее, выдал напоследок:
— Бедная Люба! Кстати, ей ведь уже двадцать семь…
