– Прости?
– Люси обожает играть в карты, – объясняет Гай.
– А… Я, кажется, никогда…
– Не может быть. Во что тогда? В «демона», в «двадцать одно»?
– Ни во что, – говорит Марина, стараясь скрыть потрясение. – То есть так, чтобы хорошо. – Она нервно смотрит на Гая, но тот сосредоточенно обтирает что-то о древесный ствол. – Может быть, – приходит ей в голову блестящая мысль, – у нас есть общие знакомые? Ты ведь учишься в Хилл-хаусе?
– Да.
– Кажется, туда ходила Антуанетта из Кум-Эбби. Нет? А Лиза Черч?
Почему это не работает? В Вест-стрит все вечера проходят за такими разговорами.
– Сара-Джейн Браунли, она же, извини, «Черепаха»?
– Нет.
– Ох. Так ты в следующем году поступаешь в Эдинбург?
– Вообще-то уже в этом. История искусств. Гай, голубчик, надеюсь, ты не думаешь, когда придет время, взять пример с идиотов из твоей школы и поехать в годовой перерыв за границу? Или, – улыбается она Марине, – ты?
– Определенно нет, – отвечает Марина, которая почти решила, что проведет годовой перерыв во Флоренции. – У вас милый дом.
– Нет, он не милый, – говорит Люси Вайни. – Он восхитительный.
Улыбка на Маринином лице застывает.
– На самом деле ты можешь знать одного моего друга, Саймона Флауэрса, из выпускного класса. Он очень музыкальный. Он собирается в Кембридж, изучать, э-э, естественные науки. Высокий и худой.
– Судя по описанию, – говорит Люси Вайни, – он явно не тот, кого я могла бы знать.
Марина пытается улыбнуться сквозь закушенную губу.
– Я подумала, ну, ты ведь знаешь кого-то из семиклассников. Гай мне рассказывал.
– Вообще-то нет. Угадай, – обращается Люси к брату, – кому на прошлой неделе влетело от папы? Новому соседу.
– Я знаю, о ком ты, – встревает Марина и уже почти говорит: «Мистер Баркер, владелец купальни для птиц», но тут Люси Вайни спрашивает:
– А, он тоже из твоих знакомых?
– Я… не совсем, – отвечает Марина, и ободряющая улыбка тает у нее на глазах.
Брат и сестра направляются к дому. Марина, проговаривая про себя речь в защиту Саймона Флауэрса, спешит за ними, как паж. Она обводит взглядом поля, надеясь, что живая природа подскажет какой-нибудь умный вопрос о сельских занятиях, но в голову не идет ничего, кроме снежков под кленовым сиропом из «Маленького домика в прериях» и пассажа о снопах из «Полета жаворонка». Вяхири – или это кукушки? – поют свою странную песню, когда троица выходит из подлеска. К торцу дома лепится то, что может быть только пристроями; дверь одного из них подозрительно напоминает конюшенную. Есть даже могучий дуб со скамейкой вокруг ствола, словно все это – не английский загородный сад, а изображающая его декорация фильма.
Близятся сумерки – время, когда в детских книгах оживает взрослый мир. Лужицы умирающего солнца дрожат и переливаются огнем в многопанельных окнах «Стокера» – дома, где живет Гай. «Если бы здесь жила я, – думает Марина, – я бы стала поэтом».
Однако сейчас, правду сказать, она проголодалась, испачкалась, замерзла и не знает, чего ждать от предстоящей за ужином беседы с родителями Гая. Другая его сестра, Эмми («Эмстер»), может заскочить на стаканчик; она замужем за кем-то по имени Тоби. «Возможно, – думает Марина, – бесцельно отгрызая кусок ногтя на большом пальце, – мне лучше сейчас же вернуться в школу? Кому здесь есть до меня дело? – В горле набухает комок. – Я, – думает Марина, – не из их круга».
Пока она размышляет об автобусе до вокзала, они подходят к каменной террасе в пятнах лишайника, с серыми пушечными ядрами на каждой ступеньке.
– Боже, как я люблю ваш дом! – восклицает она, и брат с сестрой смотрят на нее как будто удивленно. «Возможно, – думает Марина, – я необыкновенно восприимчива к Красоте». Слегка растроганная этой мыслью, она взирает на речную долину, которая только что показалась в просвете между деревьев, словно соткалась из воздуха для ее удовольствия.
– Вау! Это теннисный корт?
– Ага, – отвечает Гай.
– Боюсь, не самый лучший, – морщится Люси. – Слишком ямистый, хорошего матча не выйдет. Ты играешь?
Марина кокетливо шмыгает носом. В сумерках потертые камни и розовая кирпичная стена наполняют ее грудь любовью, завистью и болью. Из дома доносится звон фарфора: миссис Вайни будет готовить обед – может быть, стейк и пудинг с почками, или куропатку и фрикасе. В тишине Гай оглушительно пердит.
– Ой, – говорит Марина.
– Вонючка ты, – отзывается Люси Вайни, и они молча входят в дом. Марина лишилась дара речи. Что-то такое было в руководстве по этикету: телесные выделения полагается находить забавными, но от потрясения у нее нет слов. Сама она ни разу в жизни не делала этого громко; дома о таком никогда, никогда не говорят. Какие на этот счет правила?
Между тем возможность для отъезда упущена. Много позже, став совсем не тем, кем она могла бы стать, Марина думает: не тогда ли, не в тот ли самый момент она выбрала заманчивый путь через лес, в котором затаилась опасность?
Миссис Вайни подала фантастическую еду: совершенно холодную жареную курицу, теплый хлеб из непросеянной муки, вялые листья салата, огромный окорок на лоснящейся от жира кости. Они сидят вместе, как взрослые, за большим квадратным столом, накрытым скатертью в бело-голубую клетку и украшенным охапкой веток и листьев в кувшине. Эта комната ведь не столовая, нет? И чем считать трапезу, ранним ужином? На стенах, обитых голубой тканью (дамастной, предполагает Марина), висят картины, изображающие собак, мелкоголовых коней и истекающих кровью оленей. Вокруг – графины, щипцы для орехов, пепельницы, оловянные птицы, серебряные подсвечники, а также нечто, что Марина с надеждой принимает за супницу. Потемневшая мебель натерта до блеска, к свежему воздуху примешан аромат воска, древесного дыма, холодного железа и, вероятно, портвейна. Каждый вдох раздувает в ее сердце искру восторга и страха. Над камином китайцы верхом на фарфоровых слонах стоят на страже воздуходувных мехов и вилок для тостов. Если бы Марина не увидела все эти вещи своими глазами, то никогда не подумала бы, что они – образец вкуса.
– Твоя мама восхитительно готовит, – печально говорит она, надеясь, что Гай не спросит о ее матери, но тот в ответ только фыркает. Вдали, за окном, обрамленным засохшей виноградной лозой неизвестного сорта, протянулась лужайка размером с парк. Где же все? Марина отрезает скромный кусочек от аппетитного окорока. Гай отрезает три. Она спрашивает:
– Зачем ты мажешь их повидлом?
– Это чатни, дурочка. Что? Ты же ела чатни когда-нибудь?
Она переводит взгляд в тарелку, на домашний хлеб, который раскрошен по скатерти, потому что Марина не знает, что делать с блюдцами по бокам.
