— Но почему?.. Вернее, как ты чувствовал, переживал тот факт, что я не твоя родная дочь?
— Для меня не имело значения, что она забеременела от другого мужчины. Его не существовало, а я так любил Алису. Ты могла бы так никогда и не узнать об Иштване. Для меня ты была моим ребенком. Все эти годы я так считал, даже в мыслях не позволял себе чувствовать иначе. И вот сейчас, когда может случиться…
— Ты знаешь что-нибудь о семье Иштвана? — не удержалась от вопроса Марийка.
Она видела, как это ранило Чарльза.
— Твоя мать ничего не знала о его семье, так же как и они о ней, о тебе. У них были мимолетные встречи за те две недели. Твоя мать не знала венгерского, а он с трудом понимал английский…
Это было так не похоже на ее мать — строгого поведения медсестра, добровольно вступившая в Красный Крест, теряет невинность со случайным знакомым, с которым не может поговорить на одном языке? Трудно было в это поверить.
— И все же, папа, почему ты решился мне рассказать правду спустя сорок четыре года после моего рождения? Я не понимаю. Что тебя заставило?
— Потому что скоро я умру, Марийка. Я уверен, для тебя это важно знать, как ты появилась на свет.
— Ты мой отец.
Марийка почувствовала, что мир, казавшийся ей незыблемым, рушится, все ее защитные реакции разом отказали, и слезы потоком полились из глаз.
— Только ты для меня важен, папа, ты и Лайза.
— Ты должна была узнать правду. — Чарльз слишком хорошо знал свою дочь — даже если она плачет, то не теряет мужества. — Когда-нибудь твоя венгерская кровь позовет тебя на родину предков. Но я ничем не могу тебе помочь, Алиса не называла ни имен, ни адресов. В Лондоне он был с секретной миссией. Откуда он родом и где погиб, она не знала.
— Послушай, папа! Единственное, что сейчас важно, это перенести операцию и поправиться.
Марийка услышала, как хлопнула входная дверь. Вернулась Лайза. Она помогла отцу подняться и повела его в столовую, позвав Лайзу к столу.
Они поели под болтовню Лайзы, рассказывавшей об учебе и друзьях. Чарльз с интересом ее слушал и, как всегда, давал дельные советы.
Когда они поужинали и Чарльз поднялся из-за стола, Марийка шепнула ему на ухо:
— Я буду рядом во время операции. Перезвоню тебе и узнаю точное время. Ты нормально себя чувствуешь, чтобы лететь сегодня домой?
Чарльз кивнул, обнял Марийку и поцеловал. Прощались они дольше обычного. Когда она вернулась, Лайза заметила:
— Мам, вы как-то странно вели себя оба и прощались как будто на вечность.
— Все возможно, моя дорогая Лайза. — Она обняла дочь, и они вернулись в гостиную, усевшись рядышком на диван.
— Я очень беспокоюсь за отца, — сказала Марийка. — Он очень плох, Лайза.
— Мам, я почувствовал это. Что с ним?
— Рак толстой кишки, ему предстоит операция через три-четыре дня. Я полечу в Бостон, чтобы быть рядом с ним. Хорошо, если ты полетишь со мной, так мне будет спокойнее. У дедушки очень плохой диагноз, он сам сказал.
— Не переживай за меня. Ситуация с дедушкой сейчас важнее моих неприятностей.
Две женщины сидели рядом, и каждая думала о своем.
Все сейчас казалось неважным по сравнению с тем, что поведал Чарльз Рассел. Они обе постоянно чувствовали его присутствие в их жизни. Страшно было подумать, что они могут его лишиться.
Хотя Чарльз и жил в другом городе, он даже после смерти Дейвида оставался для них "мужчиной в семье".
Через полчаса мать и дочь поднялись на второй этаж и разошлись по своим спальням. Марийка около часа пыталась заснуть, но так и не смогла. Она включила лампу и набрала чикагский номер — ей хотелось услышать голос Джонатона.
Он взял трубку, и Марийка рассказала ему об отце, его болезни. Около часа они беседовали. В их отношениях возникли новая душевная близость и понимание, они оба это почувствовали, хотя и не признавались друг другу.
Марийка не стала рассказывать ему о своем отце-венгре. Эта тайна отступила на второй план перед болезнью отца.
Благодаря разговору с Джонатоном Марийка в конце концов уснула, но это был тяжелый и тревожный сон.
Марийка заказала такси на шесть часов, в семь она должна была вылететь в Бостон.
В половине шестого она разбудила дочь. До своего отлета она должна была все рассказать Лайзе об Иштване. Дочь имела право это знать, она была плотью и кровью Марийки.
— Мам, что ты делаешь? Ведь еще только… — Лайза посмотрела на часы заспанными глазами.
— Я знаю, знаю, еще рано, извини, что разбудила тебя. Мне нужно кое-что тебе рассказать. Это еще одна трагическая новость, привезенная твоим дедом вчера.
Лайза приподнялась в постели и протерла глаза.
— Что еще случилось?
— Дело в том, что… Сейчас, я соберусь с мыслями… — Марийка пыталась найти нужные слова.
— Мам, ты разбудила меня черт знает в какую рань и сама не знаешь, что хочешь сказать. У тебя предменструальный синдром или что-то в этом роде. Я ложусь спать.
Марийка рассмеялась.
— Даже в такой трагический момент моей жизни ты меня смешишь.
Лайза стала сползать с подушек и попыталась накрыться с головой одеялом.
— Твой дедушка не был моим родным отцом. — Марийка отдернула одеяло с головы дочери.
Лайза снова села и уставилась на мать.
— Мам, ты сошла с ума или накачалась наркотиками!
— Ни то и ни другое. Через несколько минут мне нужно уходить, меня ждет такси. Со мной может случиться все что угодно, самолет разобьется или что-то в этом роде, поэтому я хочу, чтобы ты знала…
— Знала что? О дедушке? Мама, возьми себя в руки, ты говоришь глупости. Просто ты волнуешься за дедушку. У него все будет в порядке.
Марийка взяла обеими руками Лайзу за голову и рассказала ей все, что узнала от отца накануне. Лайза слушала ее с недоверием, потом расхохоталась.
— Ничего не вижу в этом смешного, — холодно сказала Марийка.
— Все это какой-то абсурд, я не поверила ни единому твоему слову.
— Постарайся поверить и запомнить. И давай не будем сейчас спорить, поговорим после операции. Ты меня поняла? Тебе нужно время, чтобы это переварить.
Марийка услышала, что подъехала машина.
— Переварить? — с раздражением переспросила Лайза. — Я не могу это переварить. А ты, мама, что это для тебя меняет?
— Не знаю. Отец сказал мне вчера, что когда-нибудь я отправлюсь в Венгрию искать свои корни. Наверное, нам надо что-то сделать…
— Когда-нибудь! Когда-нибудь мы что-нибудь сделаем. — Лайза снова легла, когда мать вышла из комнаты, поцеловав ее на прощание. — Дедушка! Дедушка Чарли и дедушка Иштван! Бред собачий!
