Мне даже задуматься на тему того, чтобы закатить глаза, не надо. Они сами закатываются.
Ощущение, что где-то там поменялись роли, и я только что трахнула девственницу, становится все крепче.
Хотя, ладно. Дроп тем и характерен, что эмоционально Нижний во время него в глубоком раздрае. Это непривычно. А когда ты взрослый альфа-самец с самомнением Верещагина — принять, что тебя только что выдрали, как пацана, и тебе понравилось — довольно сложная задача.
Так что, да — эффект «лишения девственности» все-таки имеется.
— Ты бы не дергался, — спокойно замечаю я, — Нижний после спейса нуждается только в отдыхе и ни в чем больше.
— Я тебе не Нижний, — взрывается Верещагин, будто бы последняя моя фраза стала последней каплей.
— Кто тебя порол — тому ты и Нижний, — откликаюсь я насмешливо, — хотя если ты захочешь другую Госпожу для порок — я пойму. Право выбора и все такое.
Проговариваю это — и понимаю, что нет, вру. Не пойму. Ни в каком месте не пойму. Будто у меня исключительные права на задницу этого паршивца. Слава богу, у Антона совершенно другие возражения на этот счет.
— Ничего такого я не захочу, — выдыхает он категорично, подтягивая брюки — и не пошла бы ты…
С кровати я встаю.
И подхожу к нему, неуклюжими пальцами пытающемуся застегнуть пуговицу на застежке брюк. Да-да, с мелкой моторикой после спейса бывают известные проблемы. Ничего, через пару часов станет получше. А сейчас…
Когда я осторожно пробегаюсь пальцами по ремню Верещагина — он вздрагивает и замирает, отдергивая руки.
Он думает, что я сейчас этот ремень из его брюк выдерну и слечу с катушек? Нет. Контроль — на то и контроль, что всякому ремню свое время, место и не всякая, что подвернется под руку, спина.
— Куда ты так торопишься, — с интересом спрашиваю я, пока мои пальцы побеждают эту его дурацкую пуговицу.
Он так и стоит, не шевелясь ни единой мышцей, и кажется — едва дыша. А у меня под ладонями, скользнувшими к молнии его брюк «меняется рельеф». В положительную сторону меняется.
Ну-ну. Не захочет он ничего такого, ага.
— Хочешь свою хозяйку, а, малыш? — мурлычу я, крепче прижимаясь к его спине. Это что-то инстинктивное, гормональное, осознанно я не собиралась делать ничего такого, но все происходит само по себе.
Снова пробую его кожу самым кончиком языка. Боже, какой же он вкусный. До безумия. И надо бы оторваться, вот только как?
Как это сделать, а?
— Убери руки, — полузадушенно выдыхает Верещагин, — ты должна понимать «нет».
Обидно.
Даже очень.
Значит, шлюшка Ивановская ему для секса годится, а я — нет?
Так, ладно.
Я отстраняюсь, позволяю Антону задышать свободнее, опускаюсь в кресло, закидывая ногу на ногу.
Я переживу. И то, что он сейчас шагает к двери с четким намереньем свалить, я переживу тоже.
Я не буду вцепляться в него и доказывать, что ему понравилось. И уговаривать продолжать тоже не буду. Он бежит. И пусть бежит себе дальше.
Антон оборачивается ко мне, когда сжимает пальцами дверную ручку. Передумал?
— Если хоть кто-нибудь узнает, что тут было… — тон Верещагина обещает мне тысячу пыток. Я же только самой этой мыслью уже оскорблена. Как будто я вообще имею привычку делиться со всем миром о тех, кого порола.
— Разве что если ты сам решишь похвастаться, — с деланным безразличием откликаюсь я.
Он уходит. Я же остаюсь здесь. Прикрыв глаза и слушая шум пожара, бушующего где-то внутри.
Ну, вот видимо только этого я и достойна в понятиях Антона Верещагина. Чтобы он просто молча встал и ушел, после того как получил желаемое.
Ведь это все — было не только для меня. Для него тоже. Он этого хотел. Он наверняка будет это отрицать, но он хотел. Это было ясно.
Хотя, чего я хотела? От Верещагина-то? Разве когда-нибудь с кем-нибудь он поступал иначе? Чего я ждала, что после первой же порки он встанет, припадет к моим ногам, и мы будем жить долго и счастливо? Ну, да, конечно. Это ведь так похоже на Антона Верещагина и его отношение к жизни.
Я переживу. И это его отступление переживу — тоже.
В конце концов, что мне от него надо было? Чтобы и он меня захотел? Так я уже пробовала простой секс, и простых Нижних для порок, и они прекрасно жили по разные стороны моей жизни.
Оставим Антона Верещагина в качестве мальчика, секса с которым у меня не было, но вот выпороть его однажды удалось.
А вот мешать это все — опасно. Для самой меня и опасно. Я знаю.
Ведь в того, кто спокойно дает все, что тебе нужно, — и влюбиться недолго.
Влюбиться в Антона Верещагина… Даже звучит по-идиотски.
Я встаю из кресла, вытаскиваю из-под кровати сумку, чтобы собрать в неё девайсы. Отстегиваю браслеты наручников от кровати, забрасывают в сумку паддл, флоггер, стек…
Руки невозмутимо делают свое дело.
А на языке все равно горчит…
_____________________________
*Сабдроп — для справки, ощущение после БДСМ-сессии, характеризующееся по-разному, но всегда негативно. Страх, тревога, неприятие — частое, хоть и не обязательное явление. Чем глубже был спейс во время сессии, тем сильнее может быть дроп.
**Сабспейс — для той же справки, кто не в курсе Тематичных терминов — особое трансовое забытье, на грани между бессознательным и сознательным, когда теряется ощущение времени и контроля над ситуацией. Описать ощущения в сабспейсе довольно сложно, но сабы часто находят в нем огромное удовольствие.
Глава 17. Ирия
На работу во вторник я еду по расписанию.
Злая, но с твердым намерением не позволить себе выйти из себя.
Снова на такси — потому что клинер для моей машины прибудет только вечером, а хоть там и выветрились эти мерзкие духи Ивановской, её волосня все равно поналипла к коже сидений.
Я не думаю о Верещагине. Я выдохнула то разочарование от его побега и не думаю.
В конце концов, не все могли принять в себе свою рабскую сторону. Ведь круто — это когда ты сверху, а когда ты снизу — вроде как и нет, да?
Самолюбивому наглецу типа Антона Верещагина согласиться с этим было не просто.
Ну, что ж, если он думает так — я точно не побегу объяснять ему, в каком месте он кретин. Тем более, что нет такого места — Антон “прекрасен” со всех сторон.
Хотя я могла бы многое ему рассказать и о том, что Нижний ни в каком месте не хуже Верхнего, а просто человек с иными потребностями. Вторая сторона медали. И нет ничего круче, нет ничего важнее, чем то, что человек тебя принимает. И готов принимать во всем.
Наверное, именно поэтому первая порка мне всегда запоминается гораздо ярче, чем первый секс с мужиком.
Это всегда — такое важное, почти сакральное событие.
Ну, если, конечно, это была не порка для контрактника, оплачивавшего мне два часа моего времени по четкому прайсу. Не с тем, кому просто нужна была боль и два часа унижения, чтобы встать и рвануть к жене, чтобы устроить ей ночь хорошего секса.
Ну, я, например, знаю, что с Прошей было именно так. Особенно вдумчивый секс у них с женой происходил именно после того, как он посещал меня.
Ему бы научить всему этому жену, но в семье он был этаким патриархом, и жена его — нежный хрупкий цветочек. Она один только раз, за семь лет супружеской жизни дала Прохору Степановичу пощечину, и до сих пор за это извинялась.
Не знаю, что есть вкусного в этой ванили, но видимо, что-то все-таки было. По крайней мере у нас никогда речи не заходило, что с женой он собирается разводиться. И «я с ней только ради имиджа» — тоже не было. У них крепкий тандем, и только я — тайный угол, к которому Прохор Зарецкий ездит в поисках того, что дома найти не может.
Ну, ок, я дам Антону время. Обдумать, взвесить и так далее. У меня, в конце концов, есть две недели до увольнения. Захочет продолжения — придет. Уж он-то знает, в какую сторону дверь моего кабинета открывается.
Не захочет — не придет.
А если придет, но не ко мне?
