тут машина стартует уже резковато. На повороте меня клонит.
— Где радость, Юлия Александровна?
Взгляд падает на свободно свисающую кисть. Потом — на вторую на руле. Обращаю внимание на часы.
Я не знаток, конечно, но они выглядят очень презентабельно. Зачем-то запоминаю мелко выгравированную марку. Патек Филип. Загуглю.
Или нет?
— Спасибо за возможность, — вместо радости я даю Тарнавскому сдержанную благодарность. Она его тоже забавляет, но развивать диалог он больше не пытается.
Дальше мы едем в основном молча. Я не очень слежу за маршрутом. Тем более, человеку, который пять лет передвигается по чужому городу на метро, по земле сориентироваться сложно, но в какой-то момент решаю открыть на телефоне карту.
Почти сразу ловлю на своем экране короткий взгляд.
Возмущение бьет краской в щеки. Страх заставляет тут же заблокировать мобильный и перевернуть.
Поворачиваю голову и улавливаю быстрое движение кадыка. Смотрю выше — губы снисходительно кривятся.
Я по глупости вдыхаю полные легкие его запаха. Дура. Слишком глубоко. Ведет.
Судейское ироничное:
— Успокойся, не успел прочитать… — ни черта не успокаивает.
— Я карту смотрела…
В ответ на мое пояснение Тарнавский молчит. Смотрит в лобовое. Потом — на меня.
Не знаю, что ищет. Тем более, что находит. Мне стыдно, хоть я еще ничего не сделала. И больно, потому что он — уже да.
— Мне нужно на короткую встречу заехать. По дороге. Минут пятнадцать. Подождешь в машине?
Это не вопрос. И сказать, что мое время слишком дорого, чтобы проводить его в ожидании, я не могу.
Тем более, что в голове сразу вихрь из мыслей. Отвожу взгляд, сажусь ровнее и киваю.
— Конечно.
А сама отбрыкиваюсь от осознания: для крысы Смолина это прекрасный шанс.
— Ну и отлично.
Дальше снова тихо. Я несколько раз смотрю на Тарнавского мельком. Сердце замирает, пальцы снова холодеют.
Неужели он не понимает, что слишком беспечен? Неужели он так мне доверяет, чтобы оставить в машине одну? За что мне такое? Да и зачем..?
Мы паркуемся напротив одного из самых дорогих ресторанов столицы. Я знаю о нем из светских хроник и журналистских расследований.
Тарнавский отщелкивает ремень и тянется к бардачку. Задевает нагревшейся от тела тканью рубашки мою руку. От места соприкосновения простреливает. Я немного двигаюсь и прячу дрожь. Он ее, кажется, даже не замечает.
Достает что-то, захлопывает. Я усердно отвожу взгляд. Рассматриваю куст в сквере с моей стороны.
— Не скучай.
Тарнавский подмигивает, но во взгляде — ноль игривости. Мне кажется, уже настроился на разговор не со мной.
Выходит из машины и к пешеходному переходу. Ждет зеленого. Быстрым шагом направляется к пугающим лично меня дверям, которые для него открывает специальный человек.
Я слежу за всем этим, как сумасшедший сталкер. Даже не моргая. Под бешеное биение сердца.
Ужасно боюсь вот сейчас прочитать сообщение от Смолина. Или получить от него звонок.
А вдруг он следит за Тарнавским не только через меня? Вдруг о каждом его шаге и без меня знает? И что я не делаю то, ради чего меня к нему устроили, тоже?
Отвлекаюсь от заведения. Сосредотачиваю внимание на салоне машины.
Красивая кожа. Чистые глянцевые экраны. Нигде ни единой царапины. Нет тебе ни крошек, ни забытых стаканчиков, ни использованных салфеток.
Упираюсь взглядов в подлокотник. Сердце еще быстрее. Ерзаю. На бардачок.
Со стоном бьюсь затылком о подголовник и смотрю в потолок.
Нельзя быть таким доверчивым к помощницам, Вячеслав Евгеньевич! Вот что вы делаете?!
Со злостью смотрю обратно на ресторан и завожусь сильнее. Этот индюк с самомнением сел возле окна. Как специально. С ним — мужчина, которого я не знаю.
И что сделала бы правильная шпионка — ясно. Несколько фото. Открыла бы доступные хранилища. А Юля… Это Ю-ля. Она сидит и набухает, как дрожжевое тесто.
Тарнавскому хватает даже не пятнадцать, а десять минут.
Из ресторана они с тем самым мужчиной выходят вдвоем. Я понимаю, что это прекрасный момент для еще одного фото, которое не сделаю. Надеюсь, что кроме меня за Тарнавским все же никто не следит, иначе…
Нам всем пиздец.
Они жмут друг другу руки. Мужчина уходит в одну сторону. Тарнавский — ко мне.
Следя за его приближением, я борюсь с желанием устроить взбучку. Это даже выглядеть будет комично:
— Вы совсем дебил? Вы не понимаете, что на вас идет охота?!
А с другой стороны… Он же давно такой. И по состоянию на сейчас всё хорошо. Может у него просто все под контролем? Хорошая… М-м-м… Крыша?
В салон вихрем залетает свежий воздух. Тарнавский садится, захлопывает.
Я дергаюсь.
Пальцы левой руки мужчины ложатся на руль, правой… Держат конверт.
Про себя я успеваю простонать: «да не надо, пожалуйста», вживую же замерев слежу, как он опускается мне на колени.
Кожу обжигают пальцы. Душу — осознание, что происходит.
— В бардачок положи, пожалуйста. И можем ехать.
Юля
Когда концентрация дичи в воздухе достигает пика, я сдаюсь.
Во время лекции, которую Тарнавский читает в привычной своей харизматичной, располагающей, доброй, блин, манере, я не слушаю, открыв рот (как делала раньше), а списываюсь с Лизой.
Да. Я хочу встретиться.
Да. Мне нужна поддержка подруги.
Да. Я растеряна.
Уже не знаю, кому в этом мире верить и на кого полагаться.
Снова хочется собрать шмотки и уехать домой. Спрятаться.
И даже не могу сходу ответить, от кого больше: Тарнавского или Смолина. А может быть от самой себя и необходимости взрослеть.
Наша с подругой встреча происходит тем же вечером. Я нервничаю. По Лизе видно — она тоже. От предложения поехать к ней наотрез отказываюсь. Нет. В центре. В баре.
Если что-то и прибавляет мне уверенности, то это окрепший баланс на карточке.
Мой обычный бюджет — это сумма, которую выделяют родители. Плюсом иногда шли подработки и попытки найти себя в юриспруденции. Теперь же баланс потяжелел на полноценную зарплату.
Уверена, для того же Тарнавского это смешные деньги. Для меня — стартовый капитал, которым я могла бы даже гордиться, не будь несколько нюансов.
Поначалу мы с Лизой одинаково зажаты. Присматриваемся. Взвешиваем слова. Ищем точки безопасного соприкосновения. Но алкоголь нас расслабляет.
Вечер начинается на иголках и с осторожных вопросов, а заканчивается в обнимку и с искренностью.
Со стороны Лизы — верю, что полной. С моей… Наполовину.
Интуитивно я убеждаюсь, что подруга не в курсе игр ее отца. Она списывала мою отчужденность на какие-то личные обиды. Говорит, что ревновала. Боялась потерять. Ей это сложно после…
