— Извини, странный у тебя режим, — сказала я, глянув на часы.
— У меня нет режима, — отозвался он, — я считаю, что любой режим вреден для человека.
— Да? — Меня это развеселило. — А большинство специалистов почему-то утверждают обратное.
— В свое время большинство утверждало, что Солнце вращается вокруг Земли, — холодно ответил он.
— Игорь, а почему ты против режима? — Во мне проснулось любопытство.
— Ты позвонила специально, чтобы узнать мое отношение к режиму? — спросил он в ответ.
— По-моему, это не важно, — решительно заявила я, чувствуя себя все увереннее, — послушай, если тебе неприятно со мной разговаривать, ты можешь сейчас же послать меня куда подальше. Поверь, в этом случае даже моя тугодумная голова способна понять неуместность дальнейшей беседы. А если я не вызываю у тебя раздражения, то почему бы нам не поговорить? Мне действительно интересно, почему ты считаешь режим вредным, хотя нам с детства внушают мысль о его полезности. Так что решай. Я положу трубку после первого же мата.
Игорь помолчал, и во время его молчания я кусала свой указательный палец.
— Как ты думаешь, что такое свобода? — вдруг спросил он.
Я растерялась.
— Свобода… Ну, я думаю, что свобода — понятие относительное, — неуверенно начала я. — В том смысле, что абсолютная свобода — это миф. О ней можно мечтать, но она недоступна, да и не нужна, собственно. В первую очередь для человека важна свобода творчества, — здесь мой голос окреп, потому что я вспомнила одну из наших с Лизой дискуссий по этому поводу, — человек свободен, когда он может выбирать то, чем ему в жизни заниматься и как этим заниматься. Да, именно так — свобода выбора. Если у человека отнять право самому выбирать свой жизненный путь, свою работу, своих друзей, свой образ жизни, это значит лишить его свободы. Поэтому максимальное ограничение свободы — это тюрьма. Там человек лишен выбора даже в таких мелочах, как выбор еды, режима, времени сна, не говоря уже обо всем прочем. Вот, примерно, то, что я думаю о свободе.
— Понятно, — сказал Игорь, — но неправильно. Все, что ты говоришь — свобода творчества, свобода выбора, — это внешнее. А ты ни разу не встречала людей, которых ничто не ограничивает в их праве выбора, но которых ты бы никогда не назвала свободными?
— Пожалуй, встречала…
— Почему так? Я тебе скажу почему. Значительная часть людей при отсутствии любых ограничений не умеют делать выбор самостоятельно. Им проще, когда социум все решают за них, а им самим остается лишь прислушиваться и следовать общепринятым нормам. Общепринятой моде, общепринятым идеалам, общепринятым заблуждениям. Такие люди во все времена строили свою жизнь по самому популярному канону — «чтобы не хуже, чем у других». Они во всех своих поступках ориентируются на то самое пресловутое «большинство». Мол, если так делают все — это не может быть неправильно. Ты, кстати, замечала, как часто реклама в наше время ссылается именно на мнение «специалистов», «экспертов», «профессионалов»? Или на мнение того самого «большинства». Правда, в каждом случае это свое большинство. Например, если вы нормальный собаковод, то должны поступать как другие нормальные собаководы и кормить свою собаку только «Педигри». Если собаку тошнит от «Педигри» — это значит, что вам не повезло с собакой. Смените ее на ту, у которой желудок будет способен переваривать эти опилки. Ну и все остальное примерно так же. Это все наживки, призыв к инстинкту толпы, который живет в каждом из нас с древности, когда для выживания необходимо было держаться стадных норм поведения… Сейчас реклама взывает как раз к этим инстинктам: не хочешь стать чужаком на пиру жизни — не забудь каждые три месяца менять модель телефона.
— Это называется создание общественных архетипов, — заметила я.
— Приятно поговорить с образованным человеком, — с незлой иронией откликнулся он, — да, я как раз про архетипы, стереотипы и тому подобное. Понимаешь, к чему я клоню?
— Пока не совсем, — призналась я.
— Свобода зависит не от внешних факторов, а от внутренних, — сказал Игорь, — не обладая внутренней свободой, человек все равно не сможет воспользоваться той свободой выбора, о которой ты говоришь. Хуже — он будет бежать от нее как от огня. Он будет принимать решения исходя не из того, что нужно ему самому, а с оглядкой — как на это посмотрят другие и не будет ли это в их глазах слишком старомодным или чересчур вызывающим? Где здесь свобода? Прежде чем говорить о своем праве на выбор, человек должен научиться мыслить независимо. А чтобы независимо мыслить, нужно уметь отказывать себе. Понимаешь? Мы слишком привыкли баловать себя, ублажать свое тело. И что в итоге? Теперь не мы диктуем ему свою волю, а оно диктует ее нам. Почему люди боятся принимать самостоятельные решение, а предпочитают испытанные рецепты? Из-за страха лишить свое тело полагающегося комфорта. Мы все прекрасно знаем, что, делая что-то вразрез с общественными нормами, ты всегда рискуешь нарваться на колючую проволоку. В прямом и переносном смысле.
Он говорил, не повышая голоса, спокойно и очень внятно, словно объяснял малышу, почему нельзя баловаться со спичками.
— Я понимаю, — сказала я.
— Режим — это скелет нашего мирка, — продолжил Игорь, — то, на чем основывается все остальное. Что такое режим? Это набор привычек, на которые мы наматываем свою жизнь, чтобы она — не дай Бог! — не потекла в неизвестном направлении.
— Шесты для плюща, — усмехнулась я, представив жизнь в виде зеленых, тянущихся к солнцу стеблей.
— Кстати, очень хорошее сравнение, — без иронии заметил он, — мы не даем этим стеблям выбрать свое направление, а привязываем их веревочками к шестам, чтобы они росли так, как полагается. Мы привыкаем есть и спать в определенное время и в определенных условиях. Если этот порядок нарушается, у нас сразу же появляется чувство дискомфорта. Но от природы человеческий организм — очень гибкая структура: он хорошо адаптируется почти к любым условиям. Нужно развивать эти адаптивные свойства, а не убивать их режимом и привычками.
— Почему тогда ты куришь? — спросила я.
— Я могу не курить, — спокойно ответил Игорь, — я не курил три года. Снова взял сигареты только месяц назад.
«Значит, не такой уж ты железный», — подумала я. А вслух сказала:
— Ты побуждаешь меня к тому, чтобы серьезно пересмотреть свой образ жизни.
— Ни к чему я тебя не побуждаю, — буркнул он, — ты спросила — я ответил.
— Игорь, слушай, — вдруг сказала я, — приезжай ко мне в гости. Сейчас.
— Сейчас? — Он, кажется, искренне изумился.
— А что такого? — спросила я, словно подобное приглашение было для меня в порядке вещей. — Всего лишь половина девятого. Ты уже выспался?
— Выспаться-то я выспался, — протянул он, — но ты не могла бы объяснить причину, по которой мне стоит сейчас срываться и ехать на другой конец Москвы — к тебе в гости?
— Если не хочешь — можешь не приезжать, — я говорила спокойно, хотя сердце набирало обороты, — никакой уважительной причины, чтобы выманить тебя из твоей берлоги, я придумывать не собираюсь. Просто приглашаю. Собственно, я и звонила тебе с этой целью.
— Ты позвонила, чтобы пригласить меня в гости? — недоверчиво переспросил он.
— Да, я звонила, чтобы пригласить тебя в гости сегодня вечером, — подтвердила я. — Понимаешь, я человек спонтанных решений. Мне так захотелось, и я так сделала. Если ты откажешься — не обижусь. Не все же страдают внезапными перепадами настроения.
Матвей, несмотря на лелеемый имидж умудренного воина, выглядит просто ребенком со своими попытками «спасти поколение». Нет уж, обреченность — на то она и обреченность. Это как в кино: баркас с Верещагиным вот-вот взорвется, и сколько мы ни подпрыгиваем на своем кресле, сколько ни кусаем губы, изменить ничего не можем. В экран не запрыгнешь. Ну а мне жизнь отвела самое почетное место — в первом ряду. Или даже нет — в каморке, где крутится проектор. Или он сейчас уже не крутится? Совершенно не представляю состояние современных кинотехнологий.
