— Он напишет на тебя жалобу!
— Пусть попробует. Хоть поржу.
— А о репутации ресторана ты не подумал? — последняя попытка вразумить Тихого.
Свое мнение по данному вопросу Тихон выразил еще одним громким фырканьем. Варя признала свое поражение в споре, протянула руку и, отобрав у него бокал, пригубила коньяк. Однако в пузатом бокале плескался холодный сладкий чай.
— И все равно зря ты это сделал… — негромко вздохнула.
— По-моему, ты обзавелась из-за этого придурка такой штукой… на букву «ф».
— Филателией?
— Не. Фобия, во! Фобия подлых придурков.
— Нет у меня никакой фобии. Отвези меня домой.
Он выказал намерение проводить ее до квартиры.
— Какао не будет. Я не в настроении, — голос Вари прозвучал даже для нее неожиданно резко.
— А я все равно провожу. Мало ли… Вдруг ты по дороге передумаешь.
У двери ее голос прозвучал все так же резко.
— Я не передумала. Устала и хочу спать.
— Дело хозяйское, — не вынимая рук из карманов. — Созвонимся, — кивнул. — Пока.
По лестнице зазвучали быстрые шаги. Варину ладонь леденили ключи. Варвара резко повернулась к двери и вставила ключ в замочную скважину, прислушиваясь к утихающему звуку шагов. Повернула ключ. И сама не поняла, зачем, но…
— Тиша… — позвала тихо.
Нет, он уже не услышит. Он уже спустился на два пролета. Или три. Или четыре.
Шаги зазвучали громче. И медленнее. Подниматься ведь труднее, чем спускаться.
А она стояла и ждала. Вот снова показался в створе лестничного проема русая макушка. Тихон вернулся.
— Передумала? — спросил хмуро.
— Да, — все так же тихо.
Он подошел и встал вплотную. Но не касался.
— Учти, сопли вытирать и жалеть не буду. Никаких сюси-пуси, обнимашек и «я тебя так понимаю». За этим — к подружке.
— И не надо. Все, что мне от тебя нужно — грязный и развратный секс.
Он прижал ее к себе — резко и сильно. Губами к виску.
— Вот это я могу. Я только это и могу. Это мой профиль, можно сказать.
Он сказал это в своей обычной манере — нагло, уверенно. Но в конце фразы ей почудилась вдруг нежность. Или даже… отчаяние?..
Нет. Ей это не нужно. Она не хочет этого слышать. Ей это просто показалось. Это же Тин.
— Хватит болтать! — нажимая на дверную ручку и вталкивая Тихона внутрь квартиры. — Меньше слов, больше дела, Тихон Аристархович.
Действие восьмое. Герои начинают осознавать весь ужас положения, в котором оказались.
В авторской суфлерской будке поигрывают трехцветным фонариком, временно заимствованным из музея театра на Таганке. Наконец, врубают белый цвет и начинают им часто мигать. Где экспрессия, черт подери, где она?!
Варя все ждала от него какого-то слова. Намека. Подсознательно ждала, что он обмолвится о своих планах на Новый год. Думала… надеялась… что вместе… Но наступил и покатил декабрь. Елки, гирлянды, новогодняя атрибутика везде и повсюду. И только к середине месяца Тихон, как ни в чем не бывало, оповестил о своих планах на Новый год. Безо всякого предвкушения, а, скорее, с усталостью и раздражением. А ведь она могла бы и догадаться.
Новогодняя пора — время Большого Бабла для столичных рестораторов. И Тихон не был исключением. Корпоративы. Новогодние вечеринки. Для Тина декада перед Новым Годом и дни после были периодом интенсивнейшей работы. Если и праздник — то труда. У трактирщиков Первомай переквалифицировался в Первоянварь. И всю новогоднюю ночь Тихон уже не один год проводил на ногах. Точнее, и на ногах и на колесах — разъезжая между своими ресторанами.
Ну и славно. Варя выдохнула и прекратила фантазировать на эту тему. И на тему новогоднего подарка Тихому заодно. Все равно в последнюю декаду декабря они почти не виделись — зато работа с лихвой компенсировала отсутствие Тихого в Вариной жизни и с утробным чавканьем пожирала все доступное время. Варя дала «добро» родителям на приглашение встретить Новый год с ними, дома. И Коля с Любой будут. Настоящий семейный праздник.
А настроение в новогоднюю ночь у нее не заладилось. Стол — замечательный. Все — веселы. На самой Варе — новое платье, которое куплено для других целей и для другого человека, а на семейном празднике проходит «обкатку». Отец и брат обозвали платье «слишком ярким», невестка оттопырила большой палец. Значит, «обкат» прошел удачно. Лишь задумчивый взгляд матери не вписывался в общую картину, но Варя это старательно проигнорировала. Как игнорировала многое в последнее время.
И вроде бы начиналось все так замечательно. Они с Любой помогли маме. Проводили старый год. Все дружно подкалывали Любу — над тем, как она выпрашивала у Коли глоток шампанского, как мазала медом канапе с мидиями. В очередной раз поспорили по поводу имени еще не рожденной девочке. Снова не сошлись во мнениях, а Колька пригрозил назвать дочь Доздрапермой. Жена брата стала центром разговора за их семейным столом — и ведь это было неудивительно: Люба ждала малыша. Ребенок должен родиться в конце февраля — начале марта.
Люба была весела, добродушно отшучивалась и смеялась со всеми. И вообще выглядела очень хорошо. Говорят, ожидание чуда рождения ребенка красит женщину. Варя видела немало совершенно противоположных примеров — среди числа одногруппниц. Но Любава буквально цвела — здоровый румянец, новая плавность в движениях и свет. Какой-то удивительный свет в ее и без того нереальных синих глазах.
Уже к полуночи Варя поняла, что ревнует. Ревнует свою семью к жене брата. А ведь у них с Любавой замечательные отношения, и Люба чудесная, и с братом у них такая семья, и… И сейчас Варвара хотела быть на ее месте. В окружении любящих людей, которые вместе с ней ждут чуда рождения новой жизни. И чтобы рядом был мужчина, который так любит. Надежный, как скала. Верный, преданный, родной. С которым не страшно ничего, и за которым и в огонь, и в воду.
Нет таких. Больше нет. Колька, наверное, последний. И вообще — стыдно завидовать собственному брату, его жене и их семейному счастью. Конечно, стыдно. Но настроение Варе это нисколько не улучшило. Еще только усугубило нуарные тона.
После часа ночи Люба зевнула и засобиралась домой. Но родители авторитарно оставили их всех у себя. Ушла спать будущая мама. За ней отправилась отдыхать и мама настоящая — мама Николая и Варвары Самойловых. А дети Самойловы вместе с отцом остались еще на час за праздничным столом — смаковать армянский двадцатилетний коньяк и разговаривать. Разумеется, на профессиональные темы. Это несколько улучшило Варе настроение, но общий грустный осадок новогодней ночи не перебило. Заснула Варвара около трех часов ночи. В семь утра ее разбудил телефон.
