Потому что стоять вот так, когда он почти меня обнимает — самое лучшее, что существует в этом мире.
— Я уже нашла комнату, — шепотом говорю я, не поднимая головы. — Спасибо вам за все, но не нужно.
— Лучше жить в съемном бараке, чем здесь? Ты вроде умной девочкой казалась. Где логика?
— Не хочу вас стеснять. — И до того, как успеваю себя остановить, тихо добавляю: — И жить в квартире, где вы видитесь с женщинами, тоже не хочу.
Я не имею возможности раскаяться в сказанном, потому что уже в следующую секунду крепкая хватка на подбородке заставляет посмотреть меня вверх. Мое мокрое от слез лицо оказывается прямо под ледяным взглядом Ленкиного отца.
— Не по возрасту много думаешь за других, — гневно цедит он. — Эта квартира уже пару лет как пустует.
Странно, что в этот момент, когда разговаривает со мной так, как раньше не позволял, меня бросает в жар. Совсем как в тот день, когда я приняла наркотики. Во рту сухо, и нет ни одной связной мысли.
— Я все вижу, Сона, — вдруг продолжает он, меняя гневный тон на поверженный и усталый. — Не первый день живу на свете. Ни к чему хорошему это не приведет, малыш. Даже если у нас секс будет. Продолжения не получится. Ты с моей дочерью дружишь, парни в университете за тобой толпами ходят. Тебе с ними встречаться нужно. А это все со временем пройдет.
Я смотрю на него во все глаза: на залегшую на лбу складку, на длинные выгоревшие ресницы, на ярко-зеленую радужку, и не могу поверить… Он все знает… Как я ни пытаюсь скрыть, он видит меня насквозь.
— А если не пройдет? — выговариваю я онемевшими губами. — Если это навсегда?
Ленкин отец мотает головой.
— Тебе еще восемнадцать только. Не знаешь, о чем говоришь...
— У меня есть просьба… — перебиваю его я. По венам струится адреналин, а сердце молотит, как гоночный мотор. Раз уж он все знает, какая теперь разница? Тем более, что он так близко стоит.
— Говори.
— Пообещайте, что выполните… — звонко требую я.
— Не даю обещаний вслепую.
— Поцелуйте меня один раз… Как тогда, во время вечеринки. Я была не в себе, но все помню. Не только я вас целовала.
Ленкин отец смотрит на меня долгие несколько секунд и, когда я с отчаянием думаю, что проиграла, медленно наклоняется и касается губами моих. Не раскрывая.
— Поцелуйте по-настоящему, — шепотом умоляю я, вцепляясь в его плечи. — Пожалуйста…
Слышится шумный вдох, короткое непечатное слово, а в следующее мгновение тяжелая ладонь ныряет в мои волосы, и я ощущаю влажный вкус языка.
По телу расплывается тягучая лава, пульс барабанит в висках. Меня переполняют эмоции, словно я надутый гелием шарик, который сейчас улетит, если его отпустить. Вцепившись в Лениного отца, я отвечаю на поцелуй, а когда он вдруг прекращается, утыкаюсь лицом в жилистую шею и втягиваю в себя запах кожи. Провожу по ней носом и касаюсь губами, закрывая глаза. Это безумно приятно. Хочу большего, хочу ещё движения его языка в своем рту.
— Пожалуйста… — даже сама толком не понимаю, о чем прошу.
Низ живота горит, пальцы рук покалывает, по телу бьет дрожь. Голова кружится. Внутри меня сейчас словно бездонная черная воронка, которая жаждет его жестких губ и опьяняющих поцелуев. От одной мысли, что это больше не повторится, меня постигает тоска и чудовищное разочарование. Шар внутри лопается, подталкивая слезы к глазам, и, чтобы не разреветься, я крепко зажмуриваюсь и снова провожу губами по его шее, касаясь линии подбородка.
Хватка рук на моих плечах становится сильнее. Я часто и рвано дышу, не в силах прийти в себя и открыть глаза. Когда у меня это, наконец, получается, Ленкин отец мягко отстраняется и заключает мое лицо в ладони.
— Все малыш. Хватит, — говорит хрипло, задерживая взгляд на моих губах. — Я выполнил твою просьбу.
В носу щиплет сильнее, потому что я не представляю, как смогу об этом забыть, делая вид, будто ничего этого не было.
Замираю, хотя и понимаю, что надо бы отвернуться, уйти, но вместо этого жадно впитываю в себя каждую черточку его лица, чтобы потом вспоминать ночами.
— Сколько вам лет? — вылетает из меня.
— Много, — губы Лениного отца трогает ироничная усмешка. — Слишком много, чтобы позволить себе ответить тебе взаимностью.
Он опускает руки и прячет их в карман брюк. В последний раз мажет своим взглядом по моему лицу и отворачивается.
— Если тебя все устраивает, то вечером Виталий перевезет твои вещи.
Чувства эйфории и подъёма окончательно меня отпускают, возвращая к реальности. Я испытываю сильное влечение к отцу лучшей подруги и теперь совершенно точно знаю, что справиться с ним будет непросто.
— А как же работа? Мы ведь будем там с вами встречаться…
— Строгая субординация. Тебя никто и ниоткуда не гонит, Сона. Подумай насчет квартиры, — он достаёт из кармана брюк ключи и оставляет их на журнальном столике. — Я буду ждать внизу.
Через мгновение я слышу хлопок двери и обнимаю себя за плечи. Хочется побольше сохранить себя в коконе этих ощущений, которые только что пережила и не думать о том, что я не должна испытывать эти запретные чувства.
Не представляю себя в этих стенах, которые теперь постоянно будут напоминать мне об этом поцелуе, касании сильных рук, запахе кожи. И буду только рада, если это все пройдет. А если нет? Если это и в самом деле навсегда?
Схватив ключи с журнального столика, я вылетаю к прихожую. Бросаю на себя взгляд в зеркале над комодом, рассматривая себя: глаза блестят, щеки пылают румянцем, губы припухли от поцелуев... Я совсем себя не узнаю. Встряхнув головой, выхожу из квартиры. Хватит. Так нельзя. Нужно себя пожалеть.
Борис Александрович стоит у автомобиля и курит. От его взгляда слабеют колени. Я стараюсь держаться расслабленно, но тело будто одеревенело.
Всю дорогу до дома я стараюсь не смотреть в его сторону, наблюдая за уже знакомыми пейзажами, и лишь когда машина останавливается возле въездных ворот, не выдерживаю.
— Тот вопрос о возрасте... Когда мы целовались, и вы прижимали меня к себе… Я не думала о нашей разнице и о том, что вы меня выше по
