социальному статусу. Что Лена ваша дочь, и она никогда меня не простит за то, что я сейчас делаю…
Борис хмурится и, повернувшись, смотрит так, будто в душу заглядывает.
— Зачем ты мне это говоришь?
Я закусываю губу, чтобы не расплакаться. Оказывается, это так больно. Думать о том, что не могу быть с человеком, к которому тянет с такой силой.
— Потому что больше никому не могу сказать об этом.
Выскочив из машины, я делаю несколько жадных глотков воздуха и со всех ног несусь к входной двери. Очутившись в стенах своей комнаты, даю себе слабину и тихо плачу. Гора сумок, лежащих на полу, лишь усиливают ощущение безысходности.
Ненавижу себя, презираю больше прежнего за то, что попросила Ленкиного отца о поцелуе, потому что теперь не могу не представлять, как мы снова с ним это делаем. Закрываю глаза и отдаюсь во власть отчаяния в надежде выплакать все чувства, которую я испытываю к отцу лучшей подруги.
Если еще вчера я полагала, что имею пространство для маневра и смогу выбирать между предложением Лениного отца и арендой той крошечной комнаты, то сегодняшним утром выяснилось, что никакого выбора у меня нет. По дороге на учебу звонит хозяйка квартиры и как ни в чем не бывало сообщает, что сдавать комнату она передумала.
От этой новости меня накрывает такой волной безысходности, что я молча сбрасываю вызов. Я пока не решила, как быть с обнаружившимися у меня чувствами к взрослому состоявшемуся мужчине, но твердо поняла одно: нахождение в его квартире никак не поспособствует избавлению от них. Как и работа в его офисе.
Жизнь словно проверяет меня на прочность. Зная, что мне лучше держаться от Бориса Александровича на расстоянии, она не дает мне такой возможности. Собственно, варианта у меня всего два: либо спать на улице и, уволившись, позорно выпрашивать денег у мамы, либо позволить Виталию перевезти вещи, а на работе как можно реже покидать кабинет во избежание рисков столкновения с начальством. Блюсти строгую субординацию, как сказал Ленин отец, — все, что на данный момент мне остается.
— Кто звонил? — живо интересуется Ленка, едва я убираю телефон в сумку. — И что с твоим лицом? Белая, как мел.
— Хозяйка, — бормочу я, по обыкновению отвернувшись к окну.
После выпрошенного мной поцелуя прошло больше суток, но я все еще не могу заставить себя смотреть ей в глаза. Мне стыдно перед ней за свои чувства, за то, что я такая неправильная. Она любезно пригласила меня пожить в их доме, а что сделала я? Влюбилась в ее отца. Чем не предательство?
— И что она?
— Сказала, что передумала сдавать комнату. Несколько дней упрашивала потерпеть, и в итоге отказала.
— Вот стерва! — радостно восклицает Ленка и в порыве чувств обнимает меня за шею. — Но я все равно так рада, что ты никуда не съезжаешь, и мы продолжим вместе ездить на учебу, завтракать и заплетать друг другу косички!
— Мы никогда не заплетали друг другу косички, — не могу не улыбнуться я.
Впрочем, улыбка моментально меркнет при мысли, через что мне придется пройти, когда она узнает о моем переезде в квартиру ее отца. Зная упрямый нрав Лены что-то да будет.
— Это я так, к слову, — беспечно отмахивается она. — В общем, я просто счастлива, что Соня и Тихоня по-прежнему остаются соседками.
Она так радуется, что я, к своему стыду, не нахожу в себе смелости с ходу озвучить ей правду. Потерплю до вечера, когда Виталий приедет за моими вещами, и назад пути уже не будет. Надо только Бориса Александровича предупредить.
Кое-как отсидев пары, я приезжаю на работу. С неспокойным сердцем распечатываю документы для Стефании и то и дело поглядываю на часы. За месяц работы здесь я успела выяснить, что отец Лены бывает у себя в три дня и уезжает около семи.
Быстро оглядев лицо в карманном зеркальце, я решаюсь. Встаю из-за стола и твердым шагом иду к нужному кабинету. Трижды стучусь и, услышав короткое «Входи», аккуратно приоткрываю дверь.
Весь мой собранный настрой рассыпается, едва я встречаюсь с пронзительным взглядом зеленых глаз, а сердце ухает так же, как и вчера, когда он держал меня в своих объятиях.
Слишком много, чтобы позволить себе ответить тебе взаимностью.
«Для кого много? — отчаянно вопит внутренний голос. — Мне совершенно наплевать, сколько тебе лет, если только рядом с тобой я чувствую себя так, будто готова взлететь».
— Слушаю тебя, Сона, — голос Лениного отца ровный и строгий, ничто в нем не выдает личного отношения.
— Я пришла сказать, что подумала… — Запнувшись, я жадно глотаю охлажденный кондиционером воздух. — Хозяйка комнаты, что я нашла, в последний момент отказала, поэтому мне не останется ничего, кроме как принять ваше предложение. Если оно все еще в силе, то я была бы признательна за помощь с перевозкой вещей… В смысле, вы говорили, что Виталий поможет.
Взгляд Бориса Александровича теплеет, отчего моя тахикардия только усиливается. Я бы хотела, что он всегда смотрел на меня так… Ласково. Будто я ему совсем небезразлична.
—Это хорошее решение, Сона. И Виталий конечно тебе поможет. Сегодня за ужином передам тебе ключи.
В груди больно сжимается при мысли о нашем последнем совместном вечере, и, чтобы ничем себя не выдать, я тотчас же осведомляюсь, могу ли я уйти. Ленкин отец утвердительно кивает, после чего я быстро выскакиваю за дверь.
Глаза снова жгут слез. И так теперь будет всегда. Только строгая субординация.
— У меня осталось ещё две недели заточения. Я накидала план, что нам нужно успеть посмотреть из сериалов, а потом я планирую ни минуты не сидеть дома. Вокруг столько всего интересного, — без умолку трещит Лена за ужином, закидывая в себя кусочки курицы. Ее глаза горят огнем.
Внутри все сжимается, когда я думаю о том, что тянуть больше нельзя, и подруге нужно сказать правду о своем переезде.
Борис Александрович сидит во главе стола и молча слушает дочь, в мою сторону даже не смотрит. Это меня, естественно, ранит, но зато придает сил и решимости.
— Лен, с квартирой у меня все решилось, — тихо говорю я, наблюдая за ее реакцией.
— Что? – удивляется она и даже на мгновение перестает жевать.
