не испытывает ко мне тех же чувств, что и я к нему.
Я слышу слова отца Каллахана, когда мы поворачиваемся к алтарю. Я слышу: "Дорогие собравшиеся, мы соединяем этого мужчину и эту женщину, и если у кого-то есть причины, почему они не должны быть вместе", и часть меня гадает, встанет ли кто-нибудь, скажет ли моя сестра, скажет ли что-нибудь сам Левин: я не могу жениться на этой женщине, потому что не люблю ее. Потому что я никогда не смогу ее полюбить.
Никто не произносит ни слова. Церковь молчит, и отец Каллахан выжидает еще несколько секунд, прежде чем продолжить, и его голос заполняет все пространство.
— Берете ли вы, Левин Иосиф Волков, эту женщину…
Я вижу, как губы Левина шевелятся, повторяя слова. Я вглядываюсь в его лицо, пытаясь понять, что он чувствует, о чем думает, находится ли он здесь, со мной, или вспоминает другой день свадьбы с другой женщиной, брак, такой же быстрый и неожиданный, как этот, но такой, которого он хотел. Чувствует ли он себя виноватым, злится или расстроен, если вообще что-то чувствует, но я не могу его понять. Его лицо тщательно закрыто, и это еще хуже, потому что он вот-вот станет моим мужем, и я никогда не чувствовала себя так далеко от него, как в этот момент. Я знаю, что он скрывает свои чувства, чтобы избавить меня от них, но это не избавляет меня ни от чего. Это наполняет меня болью, смятением и ужасом, и я думаю о худшем из возможных сценариев, о том, что он мечтает быть где угодно, только не здесь, с кем-то, кто не я.
— Беру. — Слова, вырвавшиеся из его уст, звучат уверенно и определенно, как будто он никогда в жизни не сомневался в них. Мне следовало бы утешиться этим, но я даже не могу этого сделать, потому что знаю, что Левин, человек, который, решив что-то сделать, доводит дело до конца. Он уверен в себе не потому, что хочет меня или этого, а потому, что он так решил. Для него нет пути назад, а значит, нет и колебаний.
— Берете ли вы, Елена Гваделупе Сантьяго, этого человека…
Я вижу, как на лице Левина что-то мелькнуло, мелькнул интерес, и понимаю, что он никогда раньше не слышал моего второго имени. Я открываю рот, чтобы сказать ему, что это имя моей матери, но потом вспоминаю, что должна слушать священника, и заикаюсь, произнося клятву.
— Я… я беру.
Любопытство на лице Левина сменяется беспокойством, которое быстро сглаживается, и у меня щемит в груди. Теперь он подумает, что я дрогнула. Что я не была уверена. Что на секунду я подумала о том, чтобы отказать ему здесь, у алтаря.
— Вы принесли кольца для обмена? — Спрашивает отец Каллахан, и Изабелла делает шаг вперед вместе с Найлом, каждый из них протягивает нам по кольцу. Два золотых кольца, одно потолще, другое потоньше, и мы с Левином снова стоим лицом друг к другу, а мое сердце колотится в груди. Не знаю почему, но мне кажется, что именно этот момент больше всего скрепляет наши отношения. Как будто это кольцо, в сочетании с этими клятвами значит больше, чем все остальное.
Внезапно в моей голове вспыхивает воспоминание о Левине на кровати в отеле после того, как его зарезали, о моих руках, судорожно прижимающих к нему окровавленное полотенце, когда я умоляла его остаться со мной, держаться. Примешь ли ты его, в болезни и здравии, — спросил отец Каллахан, и мне следовало бы ответить, что я уже приняла. В богатстве и в бедности, в болезни и в здравии, в горе и в радости. Мы уже прошли через все это. И что я хочу сказать, что я хочу крикнуть Левину, когда он начнет произносить слова, сопровождающие тонкую золотую ленту в его пальцах, так это то, что я была единственной, кто хотел остаться, даже после всего этого. Я та, кто хотел, чтобы он остался.
Он был тем, кто ушел.
— Елена Гваделупе Сантьяго. — Левин начинает, держа одной рукой кольцо на кончике моего пальца. — Прими это кольцо в знак моей любви и верности…
Мне приходится сдерживать эмоции, которые поднимаются в горле. Я и не подозревала, как больно будет слышать от него слова любви, когда он так явно не имеет их в виду. Когда он сказал мне наедине, что не может любить меня. Что он не верит, что я люблю его. Я хочу крикнуть ему, что он не может стоять здесь, перед священником, и лгать. Что он не может говорить "люблю", когда на самом деле он имеет в виду "заботу" — слово, которое я с радостью никогда больше не услышу от него.
Кольцо скользит по моему пальцу, прохладно касаясь кожи, и ложится у его основания. Левин слегка сжимает мою руку, а затем наступает моя очередь.
Я слышу, как придушенно звучит мой собственный голос, когда я начинаю говорить.
— Левин Иосиф Волков, прими это кольцо в знак моей любви и верности…
Я говорю серьезно. Я не могу не говорить. Он может подумать, что мои чувства построены на фантазиях, но я знаю лучше. Я знаю, что чувствовала в том гостиничном номере, когда не давала ему истечь кровью, когда отправлялась на поиски того, что нам было нужно для того, чтобы спасти его жизнь, когда убивала людей ради этого. Я знаю, что я чувствовала каждую минуту каждого дня, проведенного с ним. Я знаю, как это росло и менялось: от любопытного желания, которое я почувствовала, впервые увидев его в кабинете отца, до того, что расцвело между нами в самые темные и отчаянные моменты тех ночей в Рио.
Я не слишком молода, не слишком невинна и не слишком наивна, чтобы не понимать, что я чувствую. И я имею в виду то, что говорю, когда надеваю кольцо на его палец.
Левин ловит мой взгляд, и мне интересно, что он видит на моем лице. Интересно, что он думает об этом. Мне интересно, и я пропускаю мимо ушей, что еще говорит отец Каллахан, пока Левин не берет мою фату, и я понимаю, что мы дошли до той части церемонии, когда можно поцеловать невесту.
Он поднимает фату над моей головой, отбрасывая ее назад, и притягивает меня ближе. Его руки обхватывают мои, когда он наклоняется ко мне, и я жажду его прикосновений, этого поцелуя больше, чем когда-либо думала, что это возможно. Я хочу,
