Ознакомительная версия.
Теперь и сад был ухожен, и тропинка вымощена камнями, и в том, как ровно высились вдоль этой расчищенной тропинки сугробы, чувствовалось любовное человеческое участие.
Речка была узкая, над ее берегами густыми полукруглыми кронами нависали ивы. Мария помнила, что летом они серебрились и, казалось, таинственно мерцали. Но сейчас ивы сплошь состояли из темных перепутанных веток.
Мария спустилась по лесенке на деревянные мостки, попробовала ногою лед. Он был еще некрепок и от ее прикосновения затрещал вдоль всей реки.
Ей нравилось все это делать – идти по тропинке в снегу, скользить на заиндевелых мостках, пробовать лед. Мария и вообще любила быть внутри природы – она привыкла к этому с детства, половина которого прошла у моря, – и особенно это соответствовало ее состоянию сейчас, когда она весь день была занята тем, что прислушивалась к своему сердцу, и всю ее поглощало это занятие. Люди, даже самые близкие, существовали теперь как будто бы в дальнем углу ее сознания, и только природа входила в нее вся. Или сама она вся входила в природу – это неважно.
Мария не заметила, долго ли стояла над рекой. Никого не было кругом: у всех соседей были свои сходы к речке. Время текло легко и трепетно – ей казалось, что и в будущее, и в прошлое течет оно свободно.
Она вынырнула из этого ровного движения времени, только когда почувствовала, что ее пробирает холод. Все-таки пальто, которое она купила в соответствии лишь с собственным вкусом, а не с погодной целесообразностью, совсем не подходило для русской зимы.
Подняв повыше воротник и пряча в него нос, Мария побежала по тропинке вверх к калитке.
Зимой темнело мгновенно, в этом смысле Подмосковье ничем не отличалось от Французской Ривьеры. Когда Мария снова вошла в сад, он уже был полон сумерками, как река водою. Поскрипывали от легкого ветра деревья, и этот негромкий звук разносился по всему саду так отчетливо, что даже издалека были слышны все его оттенки.
И вдруг она услышала еще какие-то звуки. Это не был шорох веток или шелест птичьих крыльев – прислушавшись, Мария отчетливо различила человеческий шепот.
«Все-таки Таня права, – подумала она почти со страхом. – Здесь в самом деле почему-то опасаешься незнакомых людей. Или это кто-нибудь свой? Ну конечно, свой, кому еще быть в саду!»
И сразу же ей пришло в голову, что это, может быть, Гена уже приехал, и, все ускоряя шаг, она пошла туда, откуда доносился шепот.
Он слышался возле главной калитки – той, что была соединена с воротами и выходила на деревенскую улицу. Вообще-то у этой калитки был звонок, и если бы Гена приехал, то, конечно, сразу позвонил бы. Но что, если звонок испортился, например от мороза?
Мария подошла к калитке. Негромкие голоса за плотным деревянным забором были теперь слышны совсем ясно. Она хотела спросить, кто там, но, прежде чем успела это сделать, узнала голос Гены. Сердце у нее радостно дрогнуло. Она уже протянула руку к засову, чтобы открыть калитку, но в это самое мгновенье осознала, что именно произносит этот знакомый, этот любимый голос…
– Ну все, все, иди давай, – проговорил Гена с раздражением. – Нечего тебе вообще было за мной сюда тащиться! Что я француженке своей скажу, если что?
– А как она меня увидит? Да она сейчас дома сидит, нос боится на мороз высунуть, – ответил другой голос, женский.
В его интонациях звучал не московский, а какой-то неизвестный Марии говор.
– Это да, не ходи к гадалке, – усмехнулся Гена. – Она вообще тепличная. Намучаюсь я с ней.
«О ком он говорит?»
Эта мысль не мелькнула у Марии в голове с обычной неуловимой скоростью мысли, а прокатилась с каким-то медленным недоумением.
И только через несколько мгновений она поняла, что эти слова – чужие, холодные, произнесенные с незнакомыми интонациями, – относятся к ней…
Ей показалось, что у нее останавливается сердце. Рука замерла у засова.
– Ой, бросил бы ты ее лучше, Геночка! – Женский голос зазвучал плаксиво. – Не выйдет с ней ничего!
– Помолчи, поняла? – оборвал плаксивую женщину Гена. – Все выйдет! Деваться-то некуда. С чего я капцовским долг буду отдавать? С француженкиных денег, больше не с чего. Ладно, ладно, не реви, – добавил он покровительственным тоном. – Устроюсь – приедешь ко мне. Парижанкой будешь!
– Ага, парижанкой, – всхлипнула женщина. – Больно я тебе там нужна.
– Нужна, Наташка, нужна. Я ж тоже парижанин буду, – усмехнулся он. – Вот и будет у меня все как положено: жена для респекта, любовница для души и тела. А то с француженкой этой, знаешь, удовольствия мало. Со скуки с ней сдохнешь. Вялая она, не то что ты. Короче, не бзди. Если я тебе что обещал, так и сделаю. Езжай давай. И чтоб без фокусов мне – с электрички прямо на поезд и домой. Поняла?
Что ответила Гене его собеседница, Мария уже не слышала. В ушах у нее поднялся шум, в глазах потемнело – буквально потемнело, хотя, может быть, это просто еще больше сгустились сумерки, ну да, конечно, ведь она совсем не видит уже ни засова у себя под рукой, ни сосен, растущих у въезда во двор… Конечно, это просто сумерки, темно…
Спотыкаясь о нависающие над дорожкой сугробы, Мария пошла от ворот к дому.
«Все-таки ну ее, такую квартиру! Просторно, конечно, ну так на фига мне этот простор? Озвереешь убирать. Уборщицу тетушка, пока в отъезде, небось не забыла отпустить. Французы все жмоты, правильно про них говорят».
Нинка сдула с губы прилипший пыльный клок и чихнула: наверное, пыль попала и в нос тоже. Она взялась убирать в квартире впервые за три месяца тетушкиного отсутствия, и неудивительно, что пыль каталась по полу так, словно по комнатам бегали серые недотыкомки.
В общем, Нинка была даже рада, что тетушкина московская любовь наконец закончилась и та возвращается домой. Она уже договорилась с Ангелой, однокурсницей из Гамбурга, что будет вместе с ней снимать квартиру неподалеку от Сорбонны; переезжать можно было хоть завтра.
Правда, Нинка еще не подыскала никакой работы, а деньги таяли стремительно, хотя она вообще ничего не покупала. Видимо, она действительно не умела их тратить, как бабушка всегда говорила.
Но отсутствие работы ее не пугало: отыщется что-нибудь. Ко всем вопросам жизнеустройства Нинка подходила с фатализмом и ни разу еще не ошиблась.
«Может, уборщицей устроиться? – подумала она. – Вон как наблатыкалась!»
Впрочем, представив, что такой подвиг, как сегодня, придется совершить еще хотя бы раз в жизни, искать работу уборщицы она сразу же передумала.
Нинка вылила в унитаз грязную воду, прополоскала тряпку и решила, что на этом трудовое усилие можно завершить. К тому же хотелось есть, а в холодильнике было пусто. Разленилась она, честно говоря – привыкла, что в Марэ на каждом углу имеется кафешка, в которой готовят что-нибудь вкусное, притом довольно дешево. Фалафели, например, которые продавались в еврейском квартале, нравились ей чрезвычайно, и возле того самого рынка, на котором тетушка советовала покупать продукты, была целая уйма недорогих ресторанчиков – итальянских, японских, африканских, ну и французских тоже.
Ознакомительная версия.
