полны боли, но в них была ещё и жестокая решимость. Решимость говорить, несмотря ни на что.
— Я подменила его, — выдохнула она, и мне показалось, что я не слышу её, что всё это происходит где-то очень далеко. — У меня был роман. С человеком, которого не должно было быть в моей жизни. С человеком, от которого я должна была держаться подальше. Но я была молода и глупа. И когда я узнала, что беременна, я поняла, что это его ребёнок. Не твоего отца.
Её голос срывался, но она продолжала. Я хотела закричать, чтобы она остановилась, чтобы она замолчала, но не могла. Я слушала, как загипнотизированная, не в силах понять весь ужас который несли для меня эти слова.
— Я боялась. Я понимала, что, если твой отец узнает, он убьёт меня. А потом родила. Мальчика. Чезаре. — Она произнесла его имя, и в её глазах что-то мелькнуло, как боль, которую невозможно вынести. — Но рядом была другая женщина. Нищая оборванка. Она тоже рожала в тот день, но её ребёнок умер. И я… договорилась. Я подменила младенцев. Отдала ей моего сына. Чезаре. А её мёртвого ребёнка выдали за моего.
Я слушала, и каждое её слово резало меня на куски. Это было так безумно, так невозможно, что я не могла поверить, что это правда. Чезаре — мой брат. Нет. Нет.
— Ты лжёшь, — прошептала я, но мой голос звучал слишком слабо, чтобы она его услышала. Она смотрела на меня, и её глаза полыхали отчаянием. — Это не может быть правдой. Ты лжёшь. Прошло много лет! Ты могла ошибиться!
— Нет, — она покачала головой, её лицо исказилось от боли. — Я лгала всю жизнь, Анжелика. Но не сейчас. Сейчас я говорю правду. И ты должна её услышать. Ты должна понять, что ваши отношения — это ужас. Это грех, который нельзя искупить. Ты не можешь любить его. Не можешь. Он твой брат. Мой сын. У него на шее возле уха родинка… я видела ее у своего младенца. Она особенная.
Слова падали, как глыбы льда. Они разбивали моё сердце на куски, и каждый осколок резал меня изнутри. Всё, во что я верила, всё, что было смыслом моей жизни, вдруг превратилось в грязь, в грех, который не смыть. Да… я тоже помнила его родинку и целовала бесконечное количество раз.
Я чувствовала, как комната вокруг меня начинает кружиться. Воздух стал густым и липким, и я не могла дышать. Я смотрела на мать, на её белое лицо, на её глаза, полные слёз, и понимала, что никогда не смогу простить её. Она уничтожила меня. Своими словами, своей правдой, своим ужасным, чудовищным секретом.
— Зачем ты сказала мне это? — я почти кричала, но голос был таким слабым, что его было едва слышно. — Почему ты… почему ты разрушила всё?
— Потому что я должна была, — голос матери был полон горечи. — Я должна была защитить тебя. Защитить от этого кошмара. Я не могла больше молчать. Не могла смотреть, как вы с Чезаре уничтожаете себя. Ты должна понять, Анжелика, что это должно закончится. Прямо сейчас. Оборвать. Уйти! Пока не случилось чего-то страшнее этого!
Я сидела перед ней, как сломанная кукла, пытаясь собрать воедино то, что ещё можно было спасти, но ничего не получалось. Всё рухнуло, все мосты сожжены. И я не знала, как жить дальше. Как любить дальше.
Моё сердце больше не билось так, как раньше. Оно было раздавлено, разорвано на куски. И вместе с ним разорвалась вся моя жизнь.
Начо уже заканчивал свои дела в городе, когда его взгляд привлекла одинокая фигура на обочине дороги. Он сначала не понял, кто это был, но по мере того как приближался, его сердце вдруг ёкнуло. Рита. Она стояла, опираясь на фонарный столб, её лицо было перекошено от боли. Длинные золотистые волосы растрепались и скрывали половину лица, но это не мешало увидеть, как она с трудом держится, чтобы не согнуться пополам.
Это была не та Рита, что всегда преподносила себя с гордостью, высоко подняв голову, бросая холодные взгляды на прохожих. Эта Рита выглядела уязвимой, сломанной. В её позе была смесь злости и беспомощности, словно она не могла принять тот факт, что с ней что-то случилось, что она не контролирует ситуацию.
Начо подошёл ближе, и сердце его дрогнуло. Он видел, как её тонкие пальцы сжимают край юбки, как она судорожно дышит, пытаясь справиться с болью. Она схватилась за больную ногу, сжав губы, чтобы не застонать.
Он остановился рядом, смотря на её согнутое, напряжённое тело, и на мгновение забыл, зачем подошёл. Просто смотрел, чувствуя странное, почти болезненное желание ей помочь. Почему? Рита всегда была чужой, недоступной, холодной, почти жестокой. Но сейчас он видел перед собой не спесивую богатую сучку, а что-то более человеческое, хрупкое.
— Всё в порядке? — он спросил, стараясь, чтобы его голос прозвучал мягче, чем обычно. Он не хотел напугать её, но не мог не подойти.
Рита резко подняла голову, и их взгляды встретились. В её глазах вспыхнуло что-то острое, но не злоба. Удивление. Она не ожидала его увидеть, и эта неожиданность сбила её с привычной колючести.
— Я… подвернула ногу, — коротко ответила она, скривившись от боли. Губы дрогнули, и она стиснула их, чтобы скрыть слабость. — Я не могу идти.
Её слова были произнесены с такой неохотой, что он на мгновение усмехнулся. Сколько же ей стоило признаться в этом, хоть и в таких простых словах? Признать свою слабость — нечто немыслимое для Риты.
— Позволь, я помогу, — сказал он, и прежде чем она успела возразить, уже протянул к ней руки.
Рита вскинулась, её глаза сузились. Она хотела возмутиться, сказать что-то колкое, но слова застряли в горле, когда он аккуратно поднял её, поддерживая за талию, словно она была хрупким фарфоровым изделием. Она замерла, её дыхание сбилось, и это было почти мило.
— Я могу сама… — попыталась она возразить, но её голос прозвучал слишком слабо и неубедительно.
Начо лишь качнул головой, не отпуская её. Он чувствовал, как её тело напряжено, как она старается сохранить видимость контроля, но в его руках она была лёгкой и хрупкой. Он подхватил её, поднимая на руки, и Рита на мгновение удивлённо застыла. Она явно не ожидала, что он так просто возьмёт её и понесёт, не спрашивая разрешения.
Близость её тела, её тихое дыхание, которое он ощущал на своей шее, — это было странное,
