Женя почувствовала, что её щеки стали мокрыми.
«Странно, – подумала она, – я ведь не плакала».
Опустила взгляд, проверила застежки на сандалиях, и вышла. Всё кончилось, – вертелось вокруг навязчивым шепотом. Всё просто кончилось.
Но она ошиблась. Закончилось не всё. Лёка не появилась в общаге ни на следующий день, ни через неделю. Канули в лету ежеутренние прогулки к морю, и из института Женька теперь возвращалась чаще одна, реже с Виталиком. Никто не знал, что произошло – Ксюха хранила страдальческое молчание, а Женька делала вид, что ничего не случилось. Вечерами она приходила к Виталику, усаживалась на пол у его коленей, и сидела так, пока он учил лекции или решал задачи по матану.
Вопреки Ксюхиным прогнозам, в постель никто никого не тащил. Напротив – Виталик целовал Женю с особой нежностью, исключающей даже намек на большее. Запускал ладонь в её волосы, гладил, усаживал к себе на колени и укачивал, как маленькую. В эти минуты нежности они становились так близки, что было чувство, словно каждый из них – естественное продолжение другого. Сплетенные ладони являли собой единый клубок радости и неги, а в соприкосновении губ твердость встречалась с мягкостью, образуя сладкое кольцо чувственности.
– Я тебя люблю, – эти слова не единожды готовы были сорваться с Женькиных губ, но почему-то всякий раз что-то её останавливало. Стеклянный человечек втыкал палочку в сердце, ворошил, и слова пропадали, заменялись другими или исчезали вовсе.
– Мышонок, – так говорил Виталик. Очень редко, только когда они были вдвоем, – посиди тихо, мне нужно подготовиться к лабе.
И Женька послушно сползала с его коленок на пол, обнимала голени, и долго-долго сидела так, тая от тихого шелеста страниц и уже почти переставшего звучать в ушах «мышонка».
С Лекой они увиделись через две недели, когда воспоминания о разговоре с Ксюхой уже перестали вызывать мучительные вспышки боли. Столкнулись случайно. Женька шла с пары по химии из корпуса «Г», а Лёка выходила из магазина на перекрестке. Женька споткнулась и застыла. Лёка моргнула и выронила пачку сигарет. Женька отвернулась и пошла дальше. Лёка осталась стоять.
– Мы не ссорились, – только и сказала Женька на пороге триста одиннадцатой в ответ на Кристинкин вопрос, и упала на кровать, – просто не хочу её видеть.
– Ковалева, не ври мне. Просто так в этой жизни ничего не бывает.
Кристина готовила обед – чистила картошку, сидя у знаменитого расписанного красками под хохлому стола. Однако это не помешало ей скосить глаза на Женьку и увидеть раскрасневшееся лицо и горящие глаза.
– Я не вру, правда. Бывает, что дружба просто заканчивается.
– Ой, брось ты. Дружба как любовь – она может стать другой, но закончиться не может. Или это была не дружба.
Женька отвернулась и засопела обиженно. Ей очень хотелось хоть с кем-то поделиться случившимся, но было страшно. Во-первых, проговорить вслух означало бы признать, что это на самом деле произошло. А во-вторых, ужасно трудно было произнести то самое слово – постыдное, отвратительное, которое теперь будто плохо склеенный ярлык повисло на Лёке.
– Значит, это была не дружба, – заявила она минуту спустя.
– Ага, – согласилась Кристина, – вы просто провели вместе пару месяцев, не расставаясь. А в остальном – нет, не дружба. Кому ты врешь, Ковалева? Ты же с ней времени больше проводила, чем с Виталиком. А теперь она даже носа в общагу не показывает.
Женьку будто холодной водой облили. Нет-нет, не права Кристина, не может быть права! Конечно, с Виталиком они встречались не так часто, как хотелось бы, но с Лекой гуляли вовсе не чаще. Или чаще? Господи, нет, Ксюха не может быть права, это не может быть правдой, не может.
– Она лесбиянка, – почти выкрикнула доведенная собственными мыслями до отчаяния Женя, – понятно? Поэтому мы больше не общаемся.
Кристина вытерла руки о полотенце и переложила очистки от картошки с газеты в целлофановый пакет. Затем она достала разделочную доску, большой нож и принялась один за другим нарезать круглые клубни соломкой.
– Ты знала, – удивленно констатировала Женька. Вопреки ожиданиям, легче ей не стало – мысли в голове будто утроились, учетверились, и продолжали размножаться, – и не сказала мне.
– Видишь ли, Ковалева, – начала Кристина, не отрываясь от картофеля, – знала не только я. Знали все. Проблема в том, что мы не знали, как тебе об этом сказать. Иногда ты вела себя так, как будто тоже знаешь. А иногда – как будто нет.
– Все?
На Женьку было жалко смотреть – она сидела на кровати нахохлившимся мышонком – взъерошенная, с вытаращенными глазами и очень удивленным выражением лица. На контрасте с уверенной Кристининой спиной, её осанка казалась поникшей и несчастной.
– И Виталик знал? – спросила она.
– Все, Жень. Она до тебя этого особо не скрывала.
Не скрывала. Значит, считала это нормальным? Но если все остальные тоже знали, и продолжали с ней общаться – значит, тоже считали нормальным? Нет, нет. Виталик ненавидел её, и терпел рядом только ради Женьки – это было очевидно. А Ксюха? Ей будто бы было всё равно. А Кристина?
– И как ты к этому… относишься? – спросила Женя. Кристина как раз скидывала картошку с доски в кастрюлю, и ответила не сразу. Только ухватив одной рукой пакет с мусором, а другой – тарелку с тертой морковью, она велела:
– Бери сковородку и кастрюлю. И соль захвати.
Женька послушалась, Кристина заперла комнату. Нагруженные поклажей, они пошли по коридору к кухне. У триста двадцать четвертой им попался Толик.
– Картошечка, – обрадовался он, заглянув в кастрюлю и на ходу поцеловав Кристину в щеку, – я пошел допишу реферат, и приду.
И убежал дальше.
– Вот видишь как, Ковалева, – проговорила весело Кристина, грохая тарелку и сковороду на длинный железный стол, – он придет. Радуйтесь все, и ликуйте. А вот помочь – это нетушки, не мужское это дело – картошку жарить.
Кристина лукавила, и, понимая это, Женька поняла и то, что подруга просто тянет время. Ведь на самом деле в триста четырнадцатой Толик готовил гораздо чаще, чем остальные обитатели, а уж в мастерстве жарки картошки ему и вовсе равных не было.
К разговору вернулись не скоро. Женя молча смотрела, как Кристина ставит на огонь сковороду, как ждет, пока раскалится масло, как кидает картошку и отпрыгивает от горячих брызг. Она сидела поперек подоконника, вытянув ноги, и натянув на колени короткие полы халата. В кухню то и дело кто-нибудь заходил – студенты спешили приготовить ужин, чтобы после выкроить время на учебу или развлечения.
Наконец, Серега из сто сороковой забрал свою кастрюлю с пельменями, а Кристина посыпала картошку в сковороде ровным слоем тертой моркови и накрыла всю композицию крышкой.
