Так, держась за руки, они подошли к небольшой стильной стойке, за которой сидели две красивые женщины, листавшие журнал. Стоило детям приблизиться, как обе с удивлением на них уставились.
— Что вам угодно? — спросила одна, улыбнувшись ровно настолько, насколько требовала официальная вежливость.
— Я бы хотел, чтобы ее, — Витек указал на Катю, — постригли там и все такое.
— Мальчик, во-первых, у нас действует предварительная запись, — продолжая снисходительно улыбаться, объяснила женщина за стойкой. — Мы не можем просто так брать людей с улиц и устраивать тут очереди. Для этого есть общественные парикмахерские.
— Понятно, — кивнул Витек. — Удивляюсь, как вы с таким отношением к клиентам еще не вылетели в трубу.
Обе женщины удивленно переглянулись, а потом прыснули со смеху.
— Что ж, — сказала вторая женщина. — Мы можем узнать, есть ли у нас сейчас свободный мастер. Но хочу предупредить, что у нас очень дорого.
Витек молча вытащил из кармана кредитную карточку и положил на стойку.
Говорившая с ними привратница расцвела самой благожелательной улыбкой.
— Прошу вас, пройдемте за мной, — она поманила их за собой в коридор за стойкой. — Чай? Кофе?
— Потом видно будет, — проговорил Витек, волоча за собой Катьку.
— Как пожелаете, — пропела их проводница.
Час ушел на то, чтобы привести длинные непослушные Катькины волосы в надлежащий вид. После салона они отправились в один из модных магазинов одежды. Катька уже не просто болтала, она извергала целые потоки слов, восклицаний и смеха. Этой безоглядной разухабистостью заразился и Витек. Особенно когда девчонка начала примерять такую непривычную для нее одежду. Маленькая бестия наслаждалась вниманием к себе взрослых людей и вела себя перед огромным зеркалом, как заправская кокетка. То она показалась в платьице и панамке, то в джинсах и яркой футболке, каждый раз жеманничая и доводя этим Витька до истерического смеха, природу которого он и сам не смог бы объяснить. Как говорится, в рот смешинка попала.
Витек еще никогда не испытывал такой непонятной радости и удовлетворенности от происходящего. Чертова Москва раскрылась перед ним, как раковина моллюска, явив взору ценную жемчужину, нет, целую россыпь жемчужин. А всего-то и надо было предъявить кредитную карточку Джона Периша. Но вряд ли он обрадовался бы этим открывшимся возможностям, если бы был один. Гораздо веселее с кем-то делиться, кого-то восхищать, поражать, о ком-то заботиться. Ведь и пицца не будет такой вкусной, если некого угостить, и напиток застрянет в горле, если некому передать бутылку. Все так. С этим не поспоришь.
Ко всему прочему у него появилась цель. Первая цель, которая не терпела легкомыслия и решиться на которую ему было не легко. Все то, к чему он стремился до этого, так или иначе походило на игру, ребяческую забаву. Учеба в интернате казалась ему досадной и скучной никчемностью в привычном течении жизни. Будущее не виделось дальше завтрашнего дня. О нем, будущем, не хотелось задумываться, потому что в глубине души все они, детдомовские, страшились его. А как мальчишки встречали непонятный страх? Насмешкой, куражом и нарочитой беспечностью.
Два года в Америке и эти бесконечные разговоры об учебе изменили его. Он не хотел меняться, всячески сопротивлялся переменам в себе, однако сама жизнь заставила его открыть глаза на свое существование в этом мире. И во многом этому способствовала та же Америка. Она отчетливо показала ему, кем могли стать люди, тратившие время и деньги на свое образование, и кем становились те, кто по разным причинам не смог позаботиться о себе. Мойщики посуды, официантки из второсортных забегаловок, жившие в захудалых мотелях, разнорабочие, уборщики, прислуживатели в туалетах дорогих ресторанов — вот кем Виктор не хотел бы стать ни при каких обстоятельствах, уж это он знал точно.
Обладая от природы умом живым и пытливым, он не мог не задаться вопросом: а что дальше? Сделать своей профессией мелкое воровство у уличных торговцев и бегать от воспитателей и учителей? Такая перспектива пугала и смешила его. Виктор понимал, что вырос. Вырос из своих простых детских желаний, не простиравшихся дальше двух тысяч долларов, на которые он два года назад наивно хотел купить все необходимое — кучу еды, шоколадных конфет и модной одежды. На большее его фантазии не хватало. Но все-таки Виктор чувствовал себя реалистом.
Раньше он не спрашивал себя, где будет ночевать, что есть и что делать весь длинный день. Это состояние он считал свободой. Считал когда-то. Потому что теперь, глядя на преобразившуюся Катьку, он обнаружил отчетливую разницу между своей «свободой» и тем, что находилось в другой плоскости, всячески избегаемой Виктором. Грязная, со сбившимися волосами, в неряшливой одежде, предоставленная сама себе Катька действительно была свободна. Или якобы свободна. Она могла уйти из дому и переночевать в подвале. Ее не позовут с улицы вечером ужинать, о ней не побеспокоятся, если она вдруг заболеет или поранится. Но разве такая Катя была правильнее той, которая вышла с ним из магазина детской одежды, — чистенькая, в твидовом пальтишке, в новеньких чулках, теплых ботиночках и в прекрасной круглой шляпке (которую он сам выбрал, потому что почти такая же была на Саманте, его мимолетной знакомой в аэропорту), счастливая и неожиданно красивая девочка, глядя на которую ни за что нельзя было сказать, что в этот самый момент ее непутевая, насквозь проспиртованная мать спит на столе после ночной пирушки? Да, по сути Катька осталась прежней. Но дело-то не в этом. Дело в том, что у Кати из подвала, дочери пьяницы, не могло быть всех этих красивых вещей, останься она здесь. Как и у него, выбери он «свободу».
И что же еще предпринять дальше?
Всего несколько дней назад Витек не ответил бы на этот вопрос. И вряд ли принял бы какое-то решение. Просто начал бы искать бывших друзей. Возможно, попал бы в пару-тройку жестоких драк с новыми хозяевами территорий. А еще более верно, купил бы с десяток тюбиков клея «Момент» и словил кайф, как в старые добрые времена. Ел, шатался по городу, накупил бы разной ненужной ерунды, жалел бы об этом, ложась спать на «раненом» диване Большого Эдика, снова нюхал бы клей и блевал. Все так… Если бы не Катька со своей свечой. Он подумал, что они оба заслуживают большего. Нет, не денег и даже не красивой одежды и вкусной еды (хотя иметь все это приятно). Понимание БОЛЬШЕГО скрывалось в другой плоскости, и объяснить суть своих ощущений у Витьки не хватило бы слов, потому что они тоже пока не были ему известны. Слова мог подобрать тот дядька из бани, говоривший про какого-то Зюпери, но не он. Во всяком случае, пока он на «свободе», пока дни мелькают бесцельно, бездумно, пока он будет без конца сражаться за место на улице и отвоевывать ничего не стоящие призовые очки в неспокойном мире малолетних беглецов.
