Следы на моей койке, чисто физическое страдание, искажавшее лицо Флоранс… неужели… нет, невозможно. Но внезапно я вспомнил и странное, пассивное сопротивление, которое мне пришлось победить, и пролепетал:
— Но ты… ты была… ты не знала мужчин до… до…
Не ответив, Флоранс прижалась ко мне в искреннем порыве, страсть и радость которого должны были наполнить меня самой бурной и чувственной нежностью.
Но я отодвинул ее, чтобы прийти в себя, привести в порядок мысли, чувства, вдруг нахлынувшие на меня.
Флоранс… да, Флоранс… приходилось верить этому, Флоранс была девственницей.
„Флоранс — девственница… Флоранс — девственница…"
Я вынужден был повторить, внутренне отчеканить эти два слова, чтобы попытаться соединить их в одно целое, чтобы они дошли до сознания, стали приемлемы. Я был так далек от этого несколькими минутами раньше!
Да, я имел Флоранс нетронутой. Но тогда… тогда… она не могла быть больна. Значит, не на это она намекала, когда умоляла меня в шлюпке:
— Не надо… ради тебя…
В таком случае что означала чудовищная ложь сэра Арчибальда? И… и… он не был ее любовником. Тогда откуда эта ревность, эти истерические сцены, это полузаточение? Что означала столь опасная и глупая игра? А ярость Ван Бека? А мои уловки? И все это безумие? Кого дурачили? Кто был жертвой?
Не занимаясь больше Флоранс, я спрыгнул с койки, оделся в дикой спешке и бросился к бару.
Сэр Арчибальд и Боб продолжали покер двух сумасшедших.
Я смел ладонью карты, жетоны, стаканы и крикнул:
— Довольно! Довольно! Хватит этой комедии!
— Послушай… — начал Боб угрожающим тоном.
Но он не закончил: выражение моего лица, должно быть, подсказало ему, что происшествие, заставившее меня действовать таким образом, было выше наших ссор.
— Но я много проиграл! — взвизгнул сэр Арчибальд. — Вы должны дать мне возможность…
Я дико заорал:
— Идите к черту со своей возможностью! За этим столом нет ни проигрыша, ни выигрыша, мы вас надули.
— Что… что? — пролепетал сэр Арчибальд, и голова его вертелась от одного к другому, как у сломанной игрушки.
— Да, да, надули, — повторил я. — Но не настолько, насколько вы! Эта болезнь…
— О! Вы дали слово офицера никому не говорить об этом, — простонал сэр Арчибальд.
— Вижу, я здесь лишний! — заметил Боб.
— Нет, останься, — сказал я, видя, что он хочет выйти. — Оставайся здесь, говорю! А вы, сэр Арчибальд, идемте немедленно со мной, мы объяснимся раз и навсегда.
Я прошел в коридор впереди старого англичанина, на ходу закрыл на ключ свою каюту и вышел на палубу.
Минуту спустя показался сэр Арчибальд. Он больше не думал об игре: смертельное волнение искажало его лицо.
— Что… да, именно… что… вам от меня угодно? — с трудом вымолвил он.
— Я хочу понять! — крикнул я.
— Но что, Боже мой?
— Все, да, все: почему вы на этом судне, почему плачете, постоянно дрожите, думая о Ван Беке, что делает Флоранс во всей этой истории?.. И прежде всего… прежде всего, зачем вы выдумали ей сифилис?
— Но я ничего… я… Неправда, я ничего не выдумал.
— Послушайте, сэр Арчибальд, вы что, в самом деле принимаете меня за идиота? Не на этой ли палубе, не на этом ли самом месте, не так ли, вы…
— Да, да… я сказал это.
— Ну и?
— Ну, это не выдумано… это истинная правда.
Я так сильно встряхнул сэра Арчибальда, что сам испугался: вдруг его костлявое, плохо собранное тело рассыплется. Одновременно я выкрикивал оскорбления:
— Если бы вы не были таким старым, если бы вы не были живой чуркой, с каким удовольствием я расплющил бы вашу физиономию!
Внезапно я выпустил сэра Арчибальда: он наполовину осел, не сопротивляясь моим скотским манерам, потом со стоном поднялся.
— Тогда не угодно ли вам будет сказать, кто заразил Флоранс? — спросил я.
— О! Во имя неба, умоляю вас! — прошептал сэр Арчибальд.
— Я не оставлю вас в покое, пока вы мне не ответите.
— Откуда мне знать! — сказал старый англичанин, издав нечто вроде икания… — Какой-нибудь мужчина.
— Тогда этим мужчиной могу быть только я!
— Почему? Почему? — взвыл сэр Арчибальд. — Что вы хотите сказать? Сжальтесь!..
— Я хочу сказать, что Флоранс была девственницей.
— Откуда вам это известно?
На этот крик, хриплый, ужасный, вырвавшийся скорее из утробы, чем из горла, я осмелился ответить тем же тоном, что и прежде.
— Боже праведный! — воскликнул я. — Вы что, не понимаете, старый идиот, что я только что переспал с ней?
— Нет, нет… это не… — прошептал сэр Арчибальд.
И он медленно осел на палубу.
„Этот шут упал в обморок. Только этого не хватало!"
Такова была единственная сострадательная мысль, которую вызвало у меня падение сэра Арчибальда. И если я и поднял его, если и отнес к бару, влил в рот большую порцию виски, то не из жалости, которую был не способен испытывать к этому человеку; что меня подстегивало, так это желание допытаться. Боб застал меня за этим занятием.
— Ха! Ха! Наш шут готов! — сказал он. А затем продолжал: — Я вижу, ты превратил нашу каюту в персональную! О! Не извиняйся, прошу тебя: ты выиграл свою свадебную ночь.
И он вышел.
Сэр Арчибальд пришел в себя быстрее, чем я думал. Подлинное глубокое изумление выступало на его лице, но он не потерял нить своей мысли из-за обморока. Он прошептал:
— Итак, вы отняли ее у меня.
Я ответил как можно спокойнее, опасаясь, что сэр Арчибальд снова потеряет сознание, а это надолго затянуло бы нашу беседу, в которой я надеялся все выяснить.
— Послушайте, отвечайте, пожалуйста, разумно. Иногда вы кажетесь способным на это. Вы в самом деле надеялись сохранить лично для себя красивую девушку, к которой даже не прикасаетесь? По причине половой слабости, я полагаю?
— О! Замолчите! Во имя любви к Всевышнему! Вы даже не знаете, что говорите, несчастный!
Еще накануне сэр Арчибальд удивил меня искренностью своего невольного, живого и патетического возгласа. На этот раз снова и гораздо острее я почувствовал, что ничего не знаю об этом человеке. Но что именно хотел я знать?
К этим бесконечным загадкам добавилась еще одна. Раздражение уже переходило в жестокость, когда моих ушей коснулся приводящий в ужас нежный шепот.
— Мое дитя, мое бедное дитя! — повторял сэр Арчибальд.
Он спрятал подбородок, похожий на высохшую рыбью кость, в свои дрожащие ладони, и мелкие, смешные слезы побежали по его лицу с многочисленными бороздками морщин.
— Дитя мое! Мое бедное дитя! — плакал сэр Арчибальд.
Это было так просто и так светло, что я вздрогнул и с трудом выговорил:
