– Что это?
– Лекарство, которое вы принимаете каждый вечер.
– Я спрашиваю: что это? – Митч хочет знать точно.
– Успокоительное. Чтобы легче заснуть.
Прекрасно. Предложи она обезболивающее, он бы и его принял. Только вряд ли анальгетик снимет эту боль. Митч садится в кровати и, положив фотографию на колени, берет бумажный стаканчик. В нем одна белая таблетка. Митч кладет ее на язык. Горькая. Сиделка протягивает стакан теплой воды, запить.
– Вот и славно. – Она с улыбкой кивает Митчу, как маленькому. – Не хотите вздремнуть перед ужином? Положить это на стол?
Санитарка трогает фотографию, но Митч выхватывает карточку у нее из-под рук:
– Нет!
Наглая девчонка – тянет руки куда не просят. Но Митч устал, не до скандалов. Он откидывается на спину. И даже не возражает, когда наглая девчонка укрывает его одеялом.
Тихие шаги, щелчок закрывшейся двери. Остается лишь стук его собственного сердца. Он один. Совсем один. Все его бросили. В жизни Митчу не было так одиноко. Но кого же ему не хватает? Кого? Ее. Митч прижимает снимок к груди. Вот если бы она вошла в эту дверь – хвостик качается, легкая улыбка…
Нет, никогда это не сбудется. Она не придет. В тусклых сумерках стерильной комнаты беззвучно плачет Митч.
Рэйчел
22 октября
Сайрус пропадал десять дней. Десять восхитительных, безмятежных дней я даже не вспоминала о нем. Мы с Лили распахнули все окна навстречу свежему осеннему воздуху и жили беззаботными птицами. Пончики на завтрак, пицца на ужин. Ни тарелок, ни приборов. Я даже как-то застукала Лили, когда та пила апельсиновый сок прямо из пакета. Я протянула руку к пакету, Лили виновато захлопала ресницами, а я поднесла пакет к губам и с наслаждением сделала несколько больших глотков. Лили покатилась со смеху.
У Макса мы теперь работали не так напряженно – заказ был наполовину выполнен, а ноябрь еще и не начинался. Без дела не сидели, но особо не напрягались – болтали, смеялись. А однажды Макс, к нашему удивлению, притащил из задней комнаты новый отрез ткани. Мы привыкли к дорогим, темным материям, которые под рукой Макса превращались в шикарные костюмы. Платьевые же ткани Елены, до сих пор свисающие мягкими складками с кронштейнов по всему ателье, служили лишь напоминанием о женщине, которой нам так недоставало. Этот отрез был совсем другим.
Ткань выглядела старинной, хотя явно была новой. И пленила меня с первого взгляда – тончайший узор из переплетающихся кремовых и мятного цвета полосок. Сочетание, словно специально созданное для Лили.
– Что это? – спросила Лили, когда Макс вручил ей отрез.
– Пока ничего, но станет платьем.
– Для меня? – Голос Лили дрогнул.
– Для тебя. Я подумал, вам с мамой приятно будет сшить его вместе.
– Летняя ткань, – заметила я, пощупав краешек отреза. Ткань была гладкой, прохладной, воздушной.
– Значит, это будет платье для теплых деньков, – пожал плечами Макс. – И не торопитесь. Времени у нас полно.
В этом я как раз сомневалась. Украденные дни были всего лишь передышкой, отпуском от душной жизни. Они свалились на меня чудесным подарком и наполнили ожиданием чего-то неведомого. Но опыт подсказывал: этот антракт дорого мне обойдется. И расплата не за горами.
Накануне возвращения Сайруса я получила предупреждение. Посреди ночи проснулась в холодном поту и громко сказала:
– Это не может продолжаться.
Слова, казалось, отдались в каждом уголке спящего дома. Я зажала рот рукой, будто останавливая вырвавшееся проклятие. Именно так – проклятие. Я не хотела, чтобы Сайрус возвращался.
Утром, когда я спустилась принять душ, на кухне стоял мой муж. Вид после дороги помятый. Стоя ко мне спиной, он растирал шею. Пару секунд я изучала его, пытаясь разглядеть в линиях широких плеч того человека, за которого когда-то вышла замуж.
Быть может, он по-прежнему здесь? Юноша, в которого я влюбилась. Парень, в котором чудесным образом соединялись мальчишка и мужчина. Рядом с которым по мне словно пробегал электрический ток. Его присутствие и сейчас вызвало во мне трепет, но теперь меня трясло по другим причинам.
– Ты дома, – сказала я.
Не дай бог обернется, а тут я стою, пялюсь.
Повернув голову, Сайрус глянул на меня, затем закрыл глаза и снова принялся массировать шею.
– Устал как собака. Шея просто убивает. Поди сюда, – подозвал он, усаживаясь за маленький стол у окна в нише возле кухни.
Я остановилась примерно в метре от него. Что ему от меня нужно? Долго гадать не пришлось. Сайрус, приподнявшись со стула, схватил меня за руку, рывком подтащил к себе. Положил мою руку себе на шею:
– Вот здесь. Не очень сильно.
– Тебе шею растереть?
– Нет, омлет поджарить! – буркнул он.
Я промолчала. Когда мы только поженились, Сайрус обожал напоминать, откуда он меня вытащил: из семьи простого рабочего, которому было не по карману держать жену дома. Моя мать работала в придорожном кафе. Для Сайруса это служило источником постоянных насмешек. Чтобы женщины из семьи Прайсов работали? Да никогда в жизни! Это так унизительно… Тем не менее иногда Сайрус напоминал и кое-что другое: мол, хоть я не приношу домой зарплату, обязанности мои сродни обязанностям буфетчицы: он заказывает – я исполняю.
Делать нечего. Я потуже затянула халат и уложила руки по обе стороны мускулистой шеи. После переезда через всю страну Сайрус, конечно, как выжатый лимон и наверняка захочет отоспаться перед завтрашней работой. Если он проторчит дома весь день, то и мне придется. И значит, не будет ни Макса, ни Сары, ни времени побыть вдвоем с Лили. Как бы дать знать Максу, но чтобы Сайрус не догадался ни о чем? Не хотелось, чтобы он зря прождал меня.
– Что тут у вас было без меня?
Вопрос застал меня врасплох, я даже вздрогнула.
– Да ничего, – пробормотала я. – Ничего интересного. Даже и рассказать не о чем.
– А ты не хочешь поинтересоваться, как я съездил?
Мои пальцы на секунду замерли, но я быстро спохватилась, надеясь, что Сайрус не заметил.
– Да, конечно. Как поездка?
– Слишком долгая. Поэтому вчера всю ночь ехали. Джейсону не терпелось домой попасть.
Я не стала спрашивать, хотелось ли домой самому Сайрусу. Ответ был известен. Разговор оборвался. Я лихорадочно подыскивала, что бы такое сказать, но в голову ничего не приходило – мы разучились общаться. Что можно сказать человеку, который разлюбил тебя? Да и любил ли когда?
Пока я сочиняла подходящий вопрос, на лестнице послышались шаги Лили. Рановато что-то. Но по торопливому топоту я догадалась: она что-то придумала, у нее «идея», которой надо срочно поделиться. Я развернулась в сторону арки, обрамляющей вход на лестницу, молясь про себя, чтобы Лили увидела отца прежде, чем ляпнет что-нибудь неподходящее.
