— Извини, Фиона, — напряженно произнес он и почувствовал на себе озабоченный взгляд карих глаз Пейшенс.
Она прошептала, будто Фиона не могла услышать каждое ее слово:
— Джеймс, скажите ей, что она ошибается.
Он помотал головой с выражением неприступной гордости. Зачем Пейшенс пытается толкнуть его в объятия Фионы? Он не собирается падать на колени, исполнять ритуал искреннего раскаяния и молить Фиону о прощении, не чувствуя себя ни в чем виноватым. Все его отношения с ней были ошибкой, и он рад освободиться от них.
Пейшенс серьезно обратилась к Фионе:
— Вы неправильно поняли. Джеймс, поговорите с ней.
— У меня есть глаза. Я все вижу, не волнуйтесь. — Фиона еще раз оглядела их с отвращением на лице, задержала взгляд на измятой одежде Пейшенс, на его голых ногах. — Я все слишком хорошо вижу. Я освобождаю Джеймса от необходимости лгать.
Расстроенная Пейшенс настаивала:
— Нет, вы не понимаете. Это не то, что вы подумали!
Фиона издала нечто среднее между хмыканьем и фырканьем рассерженной кошки.
— Вы бы лучше не лезли. Оставьте его себе, если можете. Но послушайтесь моего совета: не бросайте работу. Нет никаких гарантий, что этот лживый подонок обойдется с вами лучше, чем со мной!
Она развернулась на каблуках и, высоко подняв голову, зашагала прочь с таким видом, будто втаптывала Джеймса в дорожку. Дойдя до своего красного «астон-мартина», она села за руль и завела двигатель. Машина рванула с места с утробным ревом и так быстро скрылась за углом, что, казалось, пламя вырывается из выхлопной трубы.
Она превосходно водит, подумал Джеймс. Вот только чересчур отчаянно, когда злится. Беда в том, что злится она слишком часто и потому может попасть в аварию.
Пейшенс бросила на него неуверенный взгляд:
— Не отпускайте ее так. Езжайте за ней.
— Что, в халате? — Он пожал плечами, а потом по-мальчишески добавил: — И вообще я не бегаю за женщинами!
— Она вам безразлична? — Пейшенс, побледнев, всматривалась в его лицо. — Очевидно, да. Вам все безразлично, кроме бизнеса, так?
— Вот уж спасибо, — с горечью ответил он. Что ж, возможно, он и был таким, пока не встретил ее. Она изменила всю его жизнь. Но он не мог сказать ей этого, не выдавая своих чувств. У него еще осталась гордость.
Пейшенс тихо произнесла:
— Я начинаю понимать, что мать причинила вам большой вред, оставив вас. — Она глядела мимо него на элегантный холл, потом снова посмотрела ему в глаза полным неприязни взглядом. — У вас красивый дом, Джеймс, но это не домашний очаг, а раковина для улитки. Вы в ней прячетесь.
Джеймс побледнел еще сильнее, он не мог принять такого суждения, но не мог и показать ей, как сильно она его ранила. Старые, впитанные с детства правила снова вступили в силу. Скрывай свои чувства, не позволяй другим видеть, что ты оскорблен и несчастен.
— До свидания, Пейшенс. — Если она так о нем думает, нет смысла еще что-то говорить.
В тот вечер он не выходил из дому. Пока Инид собирала для него легкий ужин, Джеймс слушал Моцарта и прочитал пару свежих деловых журналов из Штатов, хотя на самом деле его мысли были далеко от содержания статей и он по многу раз перечитывал одни и те же слова, не понимая, что они значат. Мозг отказывался подчиняться.
— Надеюсь, блюдо окажется сносным, — извиняющимся голосом сказал Барни, входя с подносом. — Инид думала, что вы поедете в ресторан. Покупки намечались на завтра, так что сейчас ей пришлось импровизировать из того, что нашлось.
— Для меня сгодится, — безразлично ответил Джеймс, глядя на тарелку перед собой. Инид разложила веером ломтики свежих груш, увенчав их тонкими ломтиками розовой ветчины, козьего сыра и грецкими орехами. Все это было полито соусом. Он попробовал. Виноградный? Что бы это ни было, пахнет аппетитно и оригинально. Нужно съесть все, чтобы не расстраивать Инид.
Когда Барни вернулся и с удовлетворением посмотрел на пустую тарелку, Джеймс сказал:
— Это было восхитительно. Инид — гений.
Барни облегченно ухмыльнулся, забрал тарелку и поставил второе блюдо.
— Она бывает даже рада таким испытаниям, вы ее знаете. Тут она тоже попробовала что-то новенькое. У нее была только одна цыплячья грудка, вот она и порезала ее на полоски, обваляла в сухариках и обжарила. В соусе сливки и эстрагон. Она знает, как вы любите эстрагон.
Люблю? — рассеянно подумал Джеймс, глядя на зеленоватый соус. Он попробовал. Да, ему понравилось.
— Вы с Инид меня разбалуете, — сказал он Барни.
Он отказался от десерта и пил кофе в кабинете, решив поработать пару часов перед сном. Все равно не заснет — какой смысл ложиться.
— Что-нибудь еще нужно, сэр? — спросил Барни, прежде чем оставить его.
Подняв глаза от разложенных на столе документов, Джеймс помотал головой.
— Нет, спасибо, Барни. Все хорошо.
Барни медлил у двери, и Джеймс снова оторвался от бумаг. В немолодых глазах Барни он увидел тревожную озабоченность.
— Она очень хорошая девушка, — выпалил Барни. — Добрая, сердечная и очень серьезная. Не то что та, другая. Нам с Инид она совсем не нравится.
Похолодев, Джеймс произнес:
— Спокойной ночи, Барни. — Он не собирался обсуждать ни Фиону, ни Пейшенс, и не дело Барни говорить что бы то ни было о них.
Личная жизнь Джеймса не касается тех, кто на него работает, они должны делать свое дело и не лезть к нему в душу. Плохо, когда слуги знают тебя с детства. Как и мисс Ропер, они считают себя вправе высказывать свое мнение, когда захотят. Им даже не приходит в голову, что такая фамильярность непозволительна!
Барни вспыхнул, обиженно глянул на него и молча удалился, оставив Джеймса с чувством вины и в то же время обиды. Почему он должен чувствовать себя виноватым? Барни действительно не должен говорить подобные вещи. Однако Джеймс снял трубку внутреннего телефона и позвонил в комнату прислуги.
Барни снял трубку и ровным, вежливым голосом произнес:
— Да, сэр?
— Извини, Барни, — сказал Джеймс. — Это все усталость и нервы.
— Ничего страшного, сэр. — Голос Барни потеплел, в нем чувствовалась улыбка. — Что ж я — не понимаю?
Джеймс боялся, что он слишком хорошо все понимает, и вовсе не хотел предоставлять Барни шанс снова пуститься в рассуждения. Он поспешил попрощаться:
— Спокойной ночи.
Джеймс положил трубку и взглянул на бумаги.
Сосредоточься! — приказал он себе. Работа — единственный способ забыть обо всем остальном. Он узнал это еще с детства. Слова прыгали, как мошки. Черные фигурки, не несущие никакого смысла. В голове угнездилась боль. Только головной боли не хватало. Он приложил палец к артерии на правом виске и прикрыл глаза. Боль ослабела, но, стоило убрать палец, не замедлила вернуться. Он бросил работу, выключил свет и лег в постель.
