Вот же…
— Эти дети слишком хитры для своего возраста, — бормочет Кирилл Александрович, кидая взгляд в зеркало заднего вида и криво усмехаясь. — Твое влияние, Дарья Владимировна.
— Чего?! — мое тихое возмущение перерастает в громкое негодование, и я, забывая о сусликах, оборачиваюсь к нему.
— Того, — он меня передразнивает, — кто умудрился за сорок семь, Штерн, за сорок семь человек отметиться на СНО[1]?!
Ну начинается, вспомнили.
Глаза к потолку машины закатываются сами.
— Это было лишь раз.
— И разными почерками.
— Просто признайте, что я талантлива.
И Эль тоже, ибо баллы для народа добывали мы на пару.
Вообще, если разобраться, то в нашей фальсификации сама кафедра и виновата. Нечего в третьем семестре злобствовать и лютовать, валя всех и лишая баллов, а нету баллов — нету зачета, допуска к экзамену и теста, который сдать реальней, чем устный экзамен. Вот и приходилось весь семестр вертеться и искать, где баллы добыть. За СНО их давали, но СНО проводили вечером, в самом удаленном корпусе, поэтому даже из-за баллов ходить получалось не у всех.
Мы с Элем смогли и людей, попросивших, отметить согласились, ибо своих в беде не бросают. Да и причина не приходить была весомая: у них на следующий день стояла бэха и иммунка, к которым готовиться и готовиться, а у нас экономика, на кою было забито еще в сентябре.
Лавров свой синий взор на нашу честную компанию обратил, когда, закусив губу от усердия, я выводила последние фамилии.
И нет, палить Кирилл Александрович не стал, и аннулировать баллы тоже. Он просто возликовал и похвалил, что мы с Элем мечтаем сделать на следующее СНО доклад с видеороликом, и, конечно, видя наш энтузиазм, Кирилл Александрович не смог отказать своим лучшим студентам.
С очень ярким энтузиазмом на лицах мы порадовались полученному — и не благодарите, дети мои! — докладу и с еще большим энтузиазмом вспоминали великий и могучий, пока две недели тратили на видео и поиск материала.
— Талантливо, Дарья Владимировна, ты только огребать неприятности умеешь, — Кирилл Александрович хмыкает, — тебя с Эльвином до сих пор Кулич вспоминает.
Конечно, вспоминает, на то он и Кулич занудный и злопамятный.
— Мы всего лишь заглянули в трупную и сказали: «Ку-ку», — я цежу раздраженно, — мы не думали, что он там с пекусами.
Что вообще за вечер воспоминаний?
Кто старое помянет, тому, как известно, глаз… и вспоминать-то в общем-то там даже нечего.
Мы с Элем просто задержались в кабинете, а Лавров повел всех, как оказалось позже, в музей. Мы же куда все пошли прослушали, поэтому в поисках любимых и родных решили заглянуть для начала в трупную, которая на пути была первой.
И целый семестр в это время там ошивалась либо наша группа, либо никто, поэтому, пребывая в хорошем настроении, мы решили пошутить и заглянуть не молча.
Кто ж знал, что в конце ноября туда чего-то Кулича с пекусами занесет?
— Нет, знаешь мне чисто интересно, а вы какой ответ и от кого ждали, Штерн? — Лавров измывается.
И повторяется.
Спрашивал он это уже, когда Кулич разъяренно прилетел жаловаться и требовать нашей крови. Крови, правда, Лавров ему не дал и вообще холодно заметил, что со своими студентами разберется сам.
Разобрался.
Воспитательные меры Кирилла Александровича ограничились смехом и ехидным вопросом, на который дать достойный ответ мы так и не смогли.
Сейчас мне тоже отвечать не хочется, да и с вечером воспоминаний, пока он еще чего не вспомнил, надо заканчивать, поэтому, сосредоточенно рассматривая свой маникюр, я демонстративно откликаюсь вопросом на вопрос:
— Кирилл Александрович, а как дела у родителей сусликов?
Он понимающе ухмыляется и, к моему удивлению, отвечает:
— Лучше, чем можно было ожидать. Ника в воскресенье звонила. Лекарства доставили, и ногу удалось сохранить, но лечение будет, конечно, еще долгим. Хотя Вик уже пришел в себя, поэтому, думаю, недели через полторы-две можно будет о спецборте говорить и на Родину прямым рейсом.
— Суслики с ним общались?
— Нет, — Кирилл Александрович улыбается, — Ника не дала, он еще слишком слаб, но пообещала монстрам, что в следующий раз папа с ними обязательно поговорит. Они все воскресенье на ушах от радости стояли.
— Они пожизненно на ушах стоят, — я скептически фыркаю.
И Лавров собирается подначить, судя по искривлённым губам и ехидной физиономии, но звонок телефона ему мешает.
Звонит мой.
И звонить Лёнька.
Я не отвечаю, а Лавров едва заметно сводит брови, хмурится и бросает на меня косой взгляд, но молчит.
И за это ему большое спасибо.
Вот только за звонком следует сообщение, от которого у меня вибрируют пальцы, а за ним еще один звонок, и еще…
И равнодушно-безразличный голос Кирилла Александровича вспарывает напряженную тишину:
— Ответь.
Звучит почти приказом, но я медлю, и он усмехается:
— В такси ты бы ответила, а я считай сегодня таксист.
Таксист.
Ибо с настоящим он меня не отпустил, безапелляционно заявив, что тот хам, не умеющий ездить даже по навигатору, и вообще подозрительная личность. По голосу, Кирилл Александрович заверил, это тоже можно определить. К тому же ехать почти сорок километров по трассе, а время — вечер, и совесть Лаврову меня отправить не пойми с кем не позволяет.
Ко всему прочему, «не пойми кого» и не находилось, свободных машин в трех надежных такси не было, словно сегодня вечер пятница, а не вторника.
Поэтому, глядя на время, перепираться с Кириллом Александровичем я не стала. Хочется ему водителем побыть? Пожалуйста.
Я хотя бы пару тысяч сэкономлю.
И с ним, правда, спокойней, чем с неизвестным водителем. И меня даже не пугает, что спидометр стабильно держится на ста сорока, а Лавров виртуозно обгоняет одну машину за другой, словно он сохранился на этом уровне или заключил договор с небесной канцелярией.
Без разницы, он слишком уверенно и спокойно это делает, чтобы бояться.
И от крамольной мысли, что я просто ему доверяю, меня отрывает очередной звонок.
— Ответь, — Кирилл Александрович повторяет с нажимом.
И глядя на него, я послушно принимаю вызов:
— Да?
— Ну и где ты? — голос Лёньки звучит с претензией, и против правил он начинает не с приветствия.
— Я же тебе написала, — я вздыхаю и к окну отворачиваюсь, повторяя, как мантру, что да, Лавров всего лишь таксист, а до таксиста мне дела нет и что он подумает мне тоже без разницы.
— Ты написала, что прилетает эта ненормальная… о господи, я вечно забываю ее кошмарное имя! — Лёня ворчит.
— Квета, ее зовут Квета, — я говорю тише и чувствую, как начинают гореть щеки.
Лавров ведь все равно слышит, и голос Лёньки тоже, потому что звук убавляться отказывается, а Леонид Аркадьевич привык говорить громко.
— Я ж говорю дурацкое имя, — он презрительно фыркает.
— Нормальное, чешское, Квета — чешка, — я едва слышно возражаю, и жар начинает опалять даже шею.
Плевать.
Мне плевать на мнение таксиста, а Кирилл Александрович — таксист, следовательно, мне плевать на мнение Кирилла Александровича.
Л — это логика, кою не зря так любил наш философ.
— Данька, мне все равно кто она, хоть папуас из Новой Гвинеи, — Лёнька раздраженно скрипит, а Кирилл Александрович неожиданно сбрасывает скорость и съезжает на обочину, — я не могу понять: почему вдруг ты должна срываться и ехать встречать ее из аэропорта?! Она что, ребенок маленький?
— Нет, — мой голос звучит призрачным эхом, — она моя подруга, Лёнь. Я ее не видела почти полгода.
— Меня ты не видела почти неделю, но что-то не сильно спешишь увидеться.
Его слова сливаются с осторожным хлопком двери.
Кирилл Александрович вышел.
- Лёнька, я очень хочу тебя увидеть и безумно по тебе соскучилась, но вчера я, правда, не могла приехать. Женьку нельзя было бросить одну, а сегодня Ветка прилетает и нам с ней надо поговорить. Одна ночь и всё. Пожалуйста, Лёнь. Я завтра, обещаю, приеду к тебе.
