Инди с Вуди держали оборону до последнего. Делали вид, что ничего их не связывает, но это стоило им больших усилий и совершенно не работало.
— Боже, Хайви! Я ж’ать хочу! Твой бойщ еще два часа будет готовиться! Сделай мне ми… млет, что ли?
Джесси единственный не боялся разрушительной творческой силы Харви и мог вот так запросто ему под руку что-то сказать, когда тот агрессивно и упоенно колдовал у плиты. Он уже точно знал, что этот ураган наизнанку вывернется, но сделает так, как он попросит. Он мог просить Харви даже звезду с неба достать, и тот бы достал. Но Джесси не нужно было. Умиротворение и гармония, окутавшие их пару даже в отсутствие Дарена, благотворно сказывались не только на них, но и на всех окружающих.
Глядя в телефон на умильно скорченную рожицу Дарена, Джесси понял, что вечером придется просить Харви о неожиданном. Если тот хотел дождаться встречи с Дареном, никуда не пристраивая свой кукурузный початок, то придется Джесси пристроить кое-куда свой. Он знал, что Харви не откажет, и это будет очень даже интересный опыт для них обоих.
— Да ты ж мой котичек! — громогласно воскликнул Харви, лязгая огромной сковородой и обводя взглядом оставшихся участников. — Кто будет яишню, а кому омлет?
Боб, Брюс и Джесси, сделав вид, что не заметили оговорки, пожелали омлет, а остальные яичницу с беконом и овощами, и Харви, развив бурную деятельность, вскоре накормил всех, а Джесси даже с вилочки, посадив на колени. Что странно — тот даже не сопротивлялся и вел себя так, будто ничего естественнее нет. Джесси казалось, что он всю жизнь к этому шел, шел и наконец-то пришел. Хотя с Харви напрямую у них ничего не было, но ближе него он никого и не знал. Будто потерянный старший брат — ну, скажем, многоюродный брат, ибо то, что он собирался сделать с ним вечером, чтобы порадовать Дарена, на родственные связи никак не тянуло.
Мистер Бошен только и делал, что довольно улыбался, глядя с экрана, совершенно не встревая в процесс. Ему было приятно оказаться свахом, и он не жалел ни об одной монете, потраченной на шоу. Все, что возникало там, было не срежиссировано, не запланировано, не сыграно, но тянуло на крутой боевик, роад-муви и просто фонтанировало живительным родником среди новостей о крахе экономики, падениях и взлетах мировых звезд и событий.
— Ну, йяз все здесь соб’ались, то я объявлю планы на сегодня. Мисте' Бошен йешил п’овести фотосессию с животными, ну, знаете, как нашумевшие календайи с пожа’ными. — Джесси прожевал вложенный в рот кусочек омлета, погладил по волосатой руке Харви, поерзал у него на коленках, зная, что тому это будет приятно, и продолжил: — Фотосет — ню. Вы, конечно, можете отказаться, но помните, что з’ители, кото’ые за вас голосуют, могут быть п’отив. После обеда п’иедет съемочная г’уппа с животными, будьте готовы.
Когда Брюсу сказали, что сниматься он будет с альпаками, причем обнаженным, как и все, он сначала не поверил, однако из трейлера, остановившегося внутри двора, сначала вывели коня, а следом — двух милых альпак, напомнивших ему нафуфыренных подкрученных омег из бухгалтерии офиса, где он работал. Конь достался Говарду — тот умел сидеть в седле, и Брюс, раздеваясь у дерева, где его ждал один из фотографов, не мог не смотреть, как грациозно Говард взбирается на животину. И он признался себе потом, что засмотрелся на изгиб его позвоночника и крепкое, литое тело.
— Обнимите их, — сказал фотограф, настаивая камеру и поправляя отражатели.
Переступив босыми ногами по мягкой траве, Брюс обхватил продолжающую флегматично жевать альпаку за шею, а вторую подвели так, чтоб часть его зада была скрыта. Тем не менее ворчал он зря, ведь ему досталось не самое несексуальное животное. Альпаки оказались довольно милыми, но вонючими и приставучими: вторая альпака все время норовила то пожевать ему ухо, то облизнуть лицо, то понюхать подмышку, и постоянно напряженный Брюс внезапно оттаял, рассмеялся. Именно эти моменты подловил фотограф, нащелкав много кадров со смеющимся и счастливым альфой, обещая, что ничего крамольного в журнал не попадет. Он все-таки профи.
А Брюса в кои-то веки попустило. И, почесывая альпак, он хоть ненадолго забыл и про паскудного, предавшего его омегу, и про случившееся с Говардом. В голове мелькнула мысль, что раз уж он здесь, то заработает деньги впервые на свои хотелки, а не для обожаемого Лоиса, который только и ждал, когда можно будет наставить ему рога.
— Добрый… день, — произнес Харви, стушевываясь тем временем под полным тайного знания взглядом огромной капибары.
— Вы подойдите ближе, не бойтесь, она очень добрая, — пояснил фотограф. — Можете погладить, это она любит.
Капибара в самом деле не шелохнулась, стоило Харви сесть на траву рядом и слегка приобнять ее, как братана на попойке. От нее веяло таким умиротворением, что он тоже вскоре расслабился и принимал любые позы. Правда, все стратегически важные места прикрывались нужным ракурсом и капибарой, которая оказалась больше похожа на демоверсию Далай-ламы, чем на животное. Харви обожал животных. Ему просто не хватало этих милых мордах, нежных почесываний, и во время съемки он внезапно осознал, что раз теперь получил семью, то можно будет завести и зверя дома. Надо будет только обговорить, кого именно хотят его милые мужья. Но лично он выбрал бы котика — такого стремного, косоглазого, здорового котищу с милой дурацкой моськой.
Самым брутальным на фотосессии был Тим, которого обвешали цепями и нащелкали с тремя доберманами, а Боб, отказавшийся тискать детеныша аллигатора, присоединился к нему. Парочка из них, хотя этим уже было трудно кого-то удивить, вышла живописная — брутальный бритый Тим и рослый жилистый Бобби. Тим, правда, злился, что Бобби видят обнаженным и фотограф, и помощники, и бета-смотритель из питомника, откуда привезли собак, но деваться было некуда. У Тима, раз он сделал предложение, теперь увеличились будущие расходы, а мистер Бошен обещал, что доходы от продажи этих календарей пойдут участникам съемок. Ему приходилось сдерживать себя и свои эмоции, потому что предстоящая свадьба должна была стать незабываемым событием для жениха, но ревность это никак не отменяло. Особенно когда, глядя на Тима, брутального, жесткого, с такими же серьезными, но абсолютно добрыми собаченьками, у Боба встало.
Вуди сфоткался с рысью, которой боялся до трясучки: для кота она была слишком большая и зубастая. Такой кусь был бы для него смертелен. Но, протянув по требованию фотографа дрожащую руку, чтобы погладить кису, он обнаружил, что рысь очень ласковая и мурчит как трактор. Тычется лобастой башкой с черными ушками, топорщит огромные усищи и толстый короткий хвост и подтягивает широкой и мощной лапой его за руку, чтобы он не останавливался. Страху он натерпелся все равно и думал, что на фото его улыбка будет перекособоченной и деревянной, больше похожей на оскал. Поэтому, закончив недолгие съемки и убедившись, что самое ценное не пострадало, он украдкой вытер пот со лба и припал к бутылке с водой, протянутой улыбающимся Индианой.
Самого Индиану фотографировали со змеями, а вернее, с белыми питонами, которых тот совершенно не боялся, и с ним получилось закончить быстрее, чем с другими, потому что альфа не дергался, в отличие от многих, а наслаждался, смотрел с любовью в немигающие круглые глаза и без боязни поглаживал гибкие тела, обвивающие его торс и руки. Правда, с ним все равно вышел конфуз: оба питона-альбиноса почему-то старались поддеть его «хвостик» и забраться туда, куда не надо, поэтому Индиана хихикал от щекотки и извивался как змей.
Последним отсняли Джесси, так же отдельно от всех, как и Тима с Бобом, на площадке, отгороженной раздвижной ширмой.
— Фыл-фыл-фыл! — умилился омега, увидев ухоженную лисицу.
Ее хвостом в основном и пришлось прикрывать свои личные, такие же рыжие, красоты. Лисица попалась совершенно ручная, очаровательная и такая милая, что Джесси немедленно захотелось ее забрать себе — она так щедро подставляла свое пузико для поглаживания, каталась на спине, наслаждаясь почесываниями, что удержаться было просто невозможно.
