— Ты что-ни будь слышал о нем? — вклинивается Фенн, поворачиваясь, чтобы изучить Лукаса.
— Нет, чувак. Я же говорил тебе, папа как будто бросил его в одиночку или что-то в этом роде. Я не разговаривал с ним с тех пор, как приехал фургон и забрал его. Лукас смотрит на меня. — Его поймали на торговле.
— Твой отец больше ничего не сказал о причинах? — Фенн становится странно настойчивым, выпытывая у Лукаса информацию, хотя младший явно не в настроении говорить об этом. — Ты не слышал, как они спорили или что-то в этом роде?
— Нет, чувак. Ты знаешь моего отца. Чем тише он становится, тем хуже. Гейб вернулся домой той ночью, а на следующее утро его сумки стояли на крыльце.
— И Гейб действительно ничего не сказал тебе перед уходом? Как его поймали.
Лукас с видимой неохотой принимает участие в этом расследовании, и мне отчасти жаль парня, которого поджаривает Фенн. Я знаю, что Гейб — его лучший друг, но, Господи, чувак, не надо подвергать его младшего брата изнурительной пытке. Дай ему выйти на воздух.
— Как далеко еще? — Я пытаюсь сменить тему. — Я ни черта не вижу здесь…
Я едва успеваю закончить фразу, как свисток зовет нас и разрывает темноту.
Фенн поворачивается ко мне и ухмыляется. — Мы здесь.
Сквозь силуэты деревьев мы выходим на поляну, где полуразрушенная теплица освещается несколькими тусклыми фонарями. Стёкла покрыты грязью от многолетней пыльцы и разлагающейся листвы, скопившейся на крыше. Кустарники и лианы обнимают теплицу по периметру, взбираясь по стенам и пробиваясь сквозь стекло.
— Школа закрыла его несколько десятилетий назад и оставила заброшенным, — говорит Фенн, когда мы подходим к теневым фигурам, стоящим снаружи. — Ходят слухи, что сторож приводил сюда детей.
— Я всегда слышал, что это была женщина, и она покончила с собой, потому забеременела от учителя, а он не хотел на ней жениться, — говорит Лукас.
Очаровательно.
Когда мы подходим, Лоусон зачерпывает кокаин тыльной стороной ладони, а Сайлас пишет смс на своем телефоне, делая вид, что ничего не замечает.
— Добро пожаловать на праздник, джентльмены, — говорит Лоусон. — Надеюсь, у всех все хорошо.
— О, Боже. Что это за запах? — Я стону, когда запах прогорклого мусора и мертвых животных обжигает мои ноздри. Возле входа он становится сильнее.
Сайлас поднимает голову от телефона. — Около сорока лет плесени, гниющих растений, енотового дерьма и пота, — сухо отвечает он.
— Просто подожди. — Лоусон ухмыляется, почему-то наслаждаясь этим. — Будет еще хуже.
Мы проходим внутрь, где тела упакованы, как куски мяса в грузовике. На улице было влажно, но здесь я едва могу дышать сквозь толщу пота и тестостерона. Конденсат стекает по стеклу зеленовато-желтыми дорожками, как будто идет дождь.
Не знаю, чего я ожидал. Может быть, придурков в рубашках-поло, дерущихся за ключи от машины своих отцов. Но это напряженно. Парни ходят без рубашек, бьют себя по лицу, чтобы накачаться. Трещат костяшками пальцев и оглядывают толпу в поисках жертв. Когда я прохожу через толпу, я вижу в тени лица, слюнявые от резни.
Черт, эти чуваки действительно пришли, чтобы выбить друг из друга дерьмо. Вокруг меня мелькают руки с пачками денег и перелистывают горсти стодолларовых купюр, как будто бросают синглы в стрип-клубе.
Без всякой церемонии или претенциозной помпы два худых парня без рубашек встречаются в центре бетонного пола, разминая руки, а затем бросаются друг на друга, словно их самолет упал две недели назад в замерзшей пустыне, и у них закончилась икра и протеиновые батончики. Это кроваво и первобытно. Красные брызги прилипают к подошвам ног и прослеживают их танец по мере движения, создавая следы в грязи и телесных жидкостях.
Звуки ударов костей о кости и шлепки плоти о мокрую плоть заставляют меня вздрагивать. Этот хлюпающий, морщащийся звук удара по уже разбитому, нежному лицу.
В какой-то момент они уже даже не дышат воздухом. Только выхлопные газы и костный мозг.
Когда бывший чемпион рушится, и его руки-лапша не могут поднять вес его тела из грязи, они объявляют победителем стоящее над ним искалеченное существо. Пятьсот, тысяча переходят из рук в руки в толпе, десятки ставок без раздумий обмениваются на месячную плату за обучение.
— Собираешься испачкать руки, Новичок? — Картер скользит рядом со мной в этом хаосе.
Я бросаю на него беглый взгляд. — Неа, я думаю, что буду держаться за свои зубы. Когда-нибудь они могут понадобиться.
Другой парень поднимается, чтобы сразиться с победителем. Что вряд ли кажется честной сделкой, когда победитель отдал все силы в последней схватке и едва стоит на ногах. Невозмутимый, высокий, худой старшеклассник снимает футболку и выходит в круг.
— Беспокоишься, что можешь опозориться? — Картер ударяет меня по плечу, пытаясь вывести меня из себя. — Никто не ждет, что новички победят. Но ты можешь понять, что тебе это может нравится.
— Да, а что может не понравиться? Позволить какому-то засранцу выместить свои отцовские проблемы на моем лице. Звучит заманчиво.
Новый боец вызывает одобрение и аплодисменты толпы, а затем танцует вокруг, осмеливаясь ударить другого парня. В какой-то момент он закладывает обе руки за спину и выставляет лицо перед своим нежелающим бить противником, который, по крайней мере, знает, что лучше не попадаться на приманку. Парень едва может видеть сквозь припухлость и кровь в глазу. Тем не менее, когда его новый противник наносит удар джебом, худой парень наносит сокрушительный апперкот, который вызывает вздох зрителей, и бой начинается всерьез.
— Это слова труса, — говорит мне Картер. — Ты что, боишься получить удар?
— Нет, я в порядке. — Если бы меня мог втянуть в драку самый тупой ребенок из коррекционного детского сада, у меня не было бы такого развитого чувства превосходства.
На самом деле, после того как первоначальный шок и благоговение проходят, смотреть на то, как чуваки дерутся друг с другом ради дерьма и хихиканья, становится немного утомительно. Человек может смотреть только столько порнографии и насилия, пока не потеряет эффект. Думаю, незаконное насилие меня не возбуждает. Может быть, это связано с деньгами. Я не могу понять.
Поэтому я говорю Картеру, чтобы он отвалил, и направляюсь к выходу, оглядывая забитое людьми пространство в поисках Фенна или Лукаса. Черт, сейчас я бы даже приветствовал обкурившегося Лоусона. Но их всех поглотила толпа. Я достаю телефон из кармана и набираю сообщение Фенну одной рукой, сообщая ему, что ухожу.
Но прежде чем я успеваю выскользнуть, Дюк ловит меня возле двери. Он одет в серые спортивные штаны и свою фирменную белую футболку, которая демонстрирует каждый гребень и выпуклость его груди. Я удивлена, что он вообще надел футболку. Он из тех парней, которым всегда нужно демонстрировать свой пресс всему миру.
— Ты же не уходишь, да? — насмехается он. — Мы тут только разогреваемся.
— Да, я не думаю, что я достаточно натурал, чтобы получить призыв. — Я обдумываю это. — А может, я слишком натурален, чтобы смотреть, как полуголые чуваки притворно трахают друг друга в течение десяти минут.
— Это уморительно, — говорит он, закатывая глаза. — Кстати, об уморительном — я недавно слышал забавную историю о тебе. Что на прошлой неделе ты продал эссе нескольким старшеклассникам.
Я пожимаю плечами. — И что?
— Ну, я думал, что выразился достаточно ясно. Любые побочные действия проходят через меня. Так уж здесь заведено.
Он снова пожимает плечами. — Да, мне это не нравится.
— Не нравится, — повторяет он, скрещивая руки на груди. Дюк сохраняет самообладание, играя в вежливость, но под поверхностью я знаю, что он в ярости. Так и хочется бросить меня в центр круга и провести несколько раундов. — Может, ты не понял, но участие не является обязательным.
Во мне поднимается разочарование. Забудьте уже об этой ерунде. — Слушай, мужик. Мне не интересно. Это мое выступление, и я не прошу разрешения или прощения. Смирись с этим.
