Я хватаю Эдуарда обеими руками за плечо и упираюсь в песок, пытаясь его остановить, а потом встаю перед ним.
— Эй! Ты, что, вообразил себя мудрым учителем перед сопливой троечницей? Зачем ты грузишь меня философией? Скажи прямо: ты решил, что теперь опять очередь Ярика быть со мной, так что ли? — выкрикиваю. — Вы что, постоянно меняетесь местами?! Зачем это нужно? Где же здесь любовь? И где взаимное уважение, которое тебе так нравится в патриархальных семьях?
Эд стоит, топчась на месте, опустив глаза, и молчит.
— Если ты уважаешь традиции, то должен знать, что беременной особенно необходима забота и внимание именно того мужчины, от которого она понесла. Это важно и самой девушке, то есть женщине, и ребенку, чтобы он хорошо развивался. Вот это настоящее требование природы, и в таких семьях, как наша, это хорошо знают.
У нас будущий папа старается проводить как можно больше времени со своей женщиной, чтобы она видела его довольные глаза, чувствовала его прикосновения и заботу. По-другому никак. Что же ты молчишь? Я не проститутка, — теперь шепчу, снова заливаясь слезами. — Я не могу менять мужчин, как перчатки. Хочу быть только с тобой, всегда!
— Я — тоже, — серьезно произносит он, вручая мне упаковку платочков и слегка касаясь моих щек кончиками пальцев, — но сейчас это невозможно. Сосредоточься на ребенке. И помни, что для всех — это сын или дочь Ярика.
Пытаюсь сообразить: его «тоже» — это о чем?! Его взгляд совершенно непроницаем, лицо как высечено из камня. Он не дает мне времени подумать, продолжает:
— Чем-то придется пожертвовать, — может быть, фигурой или даже здоровьем, но, надеюсь, до этого не дойдет. И в любом случае все будет компенсировано. Ты, конечно, знаешь, что до родов нельзя пить спиртное, краситься, прыгать, злоупотреблять гаджетами — что там еще? Короче, рисковать.
— Я на все готова ради ребенка, — соглашаюсь. — Я ответственная. Но хочу быть с тобой! Я люблю только тебя, всем сердцем! Пожалуйста, Эд, придумай, как нам быть вместе!
— А до этого считала, что любишь Славочку? — с кривой усмешкой припечатывает меня к месту Эд.
Замираю. Он отступает, высвобождаясь от моих ослабевших рук и снова идет в направлении домиков. Я вытираю лицо и опять бегу за ним.
— Я не наступлю еще раз на те же грабли, — говорит он, глядя перед собой и шагая, как робот; но больше всего меня добивает его рассудительный тон. — Семья, дети — непозволительная роскошь. Ты еще очень молода, не знаешь себя. Я был бы идиотом, если бы думал, что за длинную жизнь ты не соблазнишься еще кем-нибудь помладше и не наставишь своему мужу рога. Пусть не сейчас, а лет через двадцать-тридцать, когда мужчина начнет стареть, а ты все еще будешь ягодкой.
Я только подумал об этом, и мне заранее стало больно. Я больше не хочу такого. В принципе. Твои обещания — только слова. Пусть они искренние, но они отражают только настоящий момент.
Поэтому тебе лучше остаться с официальным мужем. Он моложе, коммуникабельнее; родительский любимчик. Он еще не попробовал, что такое брак. Дай ему то, что он хочет сейчас, и он станет неплохим мужем и отцом. Тем более, когда он, наконец, выиграл, и, надеюсь, немного успокоится на этот счет. Так что ласка и забота довольно близкого мужчины у тебя будут. А остальное как-то сложится само.
Эд вдруг так резко поворачивается ко мне, что я от неожиданности врезаюсь в него. Но он и тут не пытается меня схватить, а отступает на шаг и говорит со сдерживаемой яростью, от чего его глубокий баритон пробирает меня до мурашек:
— Ты впечатлила меня. Я так размечтался о тебе, что шести девочек оказалось мало. Я закрывал глаза и все равно видел только тебя в своих объятьях. Заласканную, довольную… Сейчас я отдаю тебя даже не Ярику, раз он тебе не нужен, а семье. Как самую большую ценность. Это отступные.
И Эд быстро уходит вперед, его резиденция уже как на ладони. А я теперь иду не спеша, часто моргая от удивления и улыбаясь небу, солнцу, морю и всему вокруг. Главное, что я поняла — он меня любит! Любит!!! По-настоящему, сильно. Какой сегодня прекрасный день! Две великолепные новости сразу. Поглаживаю через одежду свой плоский пока еще животик. И стараюсь вспомнить все, что и как у нас с Эдуардом было, с той самой первой ночи в Подмосковном отеле, моей первой брачной ночи. Нашей с ним.
Теперь я начинаю понимать себя — почему так быстро сдалась, уступила властному напору нетерпеливого незнакомца и легко привязалась к нему — просто потому, что почувствовала его любовь. Она ведь бывает разной, не обязательно точь-в-точь такой, как у моих мамы с папой. Кстати, я неожиданно осознаю, что не в курсе, как познакомились мои родители, как у них все начиналось. Может, у них вначале тоже было что-то особенное, с изюминкой или даже горчинкой?
Ну, и пускай Эд сообщил о своей любви как бы вскользь, между делом — дважды. Это от того, что он привычно никому не доверяет, в первую очередь себе, и перестраховывается. Какая-то драма, «грабли», как он сказал, прошлись по его жизни, оставив глубокие борозды в душе и заставляя его теперь закрываться, защищаясь от возможной боли. Думаю, просто рядом с ним были неправильные девушки, женщины.
У нас в классе было несколько таких девчонок, держащихся особняком — ухоженных, утонченных, прикинутых в брендовые шмотки, разговаривающих тоненькими сюсюкающими голосами, по-кукольному красивых. И меняющих мальчиков в зависимости от финансового состояния их родителей, но обязательно по нарастающей.
У меня на глазах нежная красавица Снежана бросила влюбленного в нее одноклассника Кирилла на третий день после внезапной смерти его отца, когда бизнес-партнеры наложили жадные руки на сеть магазинов покойного.
Я видела, какими мрачными глазами смотрел разом повзрослевший Кир, одетый во все черное, на свою бывшую подругу, повисшую на руке пухленького сына управляющего банком. Это — точно грабли, после которых не знаю, как скоро парень решится доверять другой девушке. Кстати, не удивлюсь, если Снежана стала одной из тех, которые с почетными серьгами. Которых одну ночь поиспользовалии и отправили по домам.
Я же буду очень четко слушаться Эдуарда, сосредоточась, как он и сказал, на нашем ребенке, и не подпуская к себе Ярика или кого-то еще. Со временем Эд обязательно поймет, как сильно я его люблю, что я на его стороне, и что именно я — его настоящая половинка. Не зря же он меня выбрал? Почувствовал, кто ему действительно в жизни нужен. А все-таки интересно: неужели я с той позиции на гинекологическом кресле такая красивая?
Улыбаюсь во весь рот, чуть ли не смеюсь, входя на территорию. Как здесь хорошо! С таким вкусом все устроено. Домики и другие постройки очень гармонично вписываются в экзотический пейзаж. Птицы летают, бабочки и стрекозы. Почти рай.
Первое, что или, вернее, кого я вижу — девушек-официанток со всклокоченными волосами, в измочаленной форме, бредущих от второго домика как сомнамбулы, на подгибающихся ногах, держась друг за друга и с идиотскими улыбочками на лицах. Неужели это Ярик их так отработал за то время, пока нас с Эдом не было?! Нет, вспоминаю, что внутри оставались еще Максим и врач. О-о-о! В тот домик я больше ни ногой. Там над дверями хоть вывеску «сексодром» вешай! Вообще это место — полная противоположность Подмосковному тихому отелю, на мой взгляд.
А вот и сам братец-лис, не то рыжий, не то черно-бурый стоит в проеме дверей, в одних трусах и шлепанцах, с сигаретой в зубах. Манерно кланяется мне с кривой улыбочкой.
— Ну, что, я был прав? — кричит издалека.
О чем это он? Я еще немного приближаюсь в его сторону — пока к обоим домам ведет одна дорога.
— Видел Эда со стояком, — Ярик сплевывает себе под тощие волосатые ноги. — Короче, у вас с ним все, как я и думал. Больше месяца он ни с кем не связывается.
Не удостаиваю его ответом, поворачивая к своему домику. Сердце сразу колотится, как сумасшедшее. Была бы ближе — врезала бы Яру по наглой рябой физиономии. Надо же так человеку прекрасное настроение испортить! Вот убила бы гада. Но нет, нет, я добрая, — говорю себе, стараясь побыстрее забыть о его существовании.
