Я отворачиваюсь и сжимаю переносицу до боли в попытке прийти в себя. Я не принимаю слова
Любы. Она не права. В ней сейчас говорят гормоны и желание отомстить мне за измену в прошлом.
— Ты не посмеешь пойти к нашим детям...
— Пойдешь ты, — решительно перебивает меня Люба. — Это не моя дочь, не моя вина, не моя ошибка, Богдан, но я эту девочку не боюсь. Повторяю, мамочкой я ей не буду, но стану первым взрослым, который отказывается играть по вашим с Кристиной правилам. Я признаю ее существование, — в уголках глаз Любы вспыхиваю слезы, — пусть мне и больно. И обидно. И в моей обиде и боли виновата не она, а ты с Кристиной. Также ты с Кристиной виноваты и в ее боли.
И будете виноваты в боли и злости наших детей. Вы, Богдан, а не кто-то еще. Не знаю, поймет ли это Кристина, но... ты... — сглатывает, — ты уж постарайся вернуть себя прежнего. Тебе не стать
Доминике отцом, да и не этого она ждет сейчас. Понимаешь? Она ждет признания твоей вины перед ней, и только после этого она шагнет вперед.
— Я думаю, что тебе надо отдохнуть, — медленно проговариваю я и сжимаю кулаки. —
Отдохнуть, дорогая, и, может, после сна ты поймешь, какую ерунду ты несешь.
Я шагаю обратно к машине. Не могу находиться рядом с Любой, ведь сорвусь и разгромлю дом, а после меня точно повернет на решении, что я должен и с законной женой поступить жестко и бескомпромиссно.
Мои правила и принципы не оспариваются. Не подлежат сомнению. Я прав в этой ‘ситуации, а не
Люба с ее слезами и добротой на грани тупости.
— Ты поэтому и не видишь проблемы в вашей связи с Кристиной, — летит мне в спину, — для тебя это действительно лишь ошибка, которую можно закрыть, деньгами, но о чувствах других ты и не думаешь! Ты же все решил, да? А наши слезы и наши крики — для тебя глупость и капризы!
— Иди в дом! — рявкаю и оборачиваюсь. — Да, хватит сопли распускать! Не будь блаженной идиоткой!
— Да лучше быть блаженной идиоткой, чем тобой! — Люба делает ко мне шаг. — И что же ты никак не отпустишь эту блаженную идиотку, а? Что ты цепляешься ко мне? лицемерный козел! Не такого отца я хотела моим детям! Не мразь, которая лишь играет роль хорошего отца, а сам изменяет, угрожает и откупается! Играет роль и делает другим больно!
У меня глаз дергается. Если она посмеет открыть правду нашим детям, то я отвечу ей жестко. Моя женщина должна быть тихой и поддерживать меня, а Люба явно идет против.
— В дом и давай без глупостей.
Глава 43. Его будет ломать
Богдан уезжает, а я иду к соседке. К моей подруге, которое с мужем и тремя дочками заехали в соседний дом пять лет назад, а я навязалась с дружбой. Очень красивая семья: мама — рыжая бестия, папа — элегантный, мрачный, но заботливый молчун, а дочки — три красавицы. Сейчас им по восемнадцать, шестнадцать и пять лет. Да, младшая была совсем крошечкой, когда они приехали.
Да, я бываю очень приставучая, и сейчас после двух сумасшедших дней, который перевернули мой мир вверх дном, мне нужна поддержка.
Я должна хоть с кем-то поговорить, а то я сойду с ума.
— Лер, это я, — говорю в домофон. — Ты не занята?
— Нет, заходи.
Писк домофона, и я решительно распахиваю калитку. Конечно, Богдан не одобрит того, что я пошла к соседям со слезами на глазах, но он же уехал. Бросил меня. Вот пусть и катится.
— Господи, — Лера встречает меня на крыльце дом, — что случилось?
И меня вновь прорывает на слезы, которым я буквально захлебываюсь. Лера торопливо заводит меня в дом, и я не замечаю, как оказываюсь на диване в уютной гостиной с чашкой чая в руках.
— ЕЙ пятнадцать лет... — закрываю глаза. — Боже, — выдыхаю, — может, я сплю...
Лера молча слушает мою исповедь.
Многие бы сказали, что нельзя выносить сор из избы и что нельзя посторонним доверять семейные тайны, но Лера — другая. В ней есть мягкость, доброта и сила, которая не позволит ей разбалтывать мои чудовищные секреты.
Может, я ошибаюсь, и Лера после меня побежит разносить сплетни по остальным нашим соседям, но мне сейчас все равно.
— Милая моя... — шепчет она, когда я замолкаю, и приглаживает край платья на коленях, — я... не знаю, что сказать...
Топот ног. Я напрягаюсь, и в гостиную заглядывает сонная пятилетняя малышка в желтой пижаме.
Ее зовут Ива.
Трет глаза, и через минуту уже жмется с объятиями к Лере, которая чмокает ее в макушку.
— Мы сегодня в садик отказались идти, — Лера неловко улыбается.
Ива кивает и настороженно косится на меня:
— А почему тетя грустная?
Я торопливо вытираю слезы. Зря я пришла. Взгляд обеспокоенной Ивы возвращает меня в реальность: проблемы моей семьи не должны касаться других людей.
— Я нарисую картинку тете, — Ива решительно сползает с дивана и, потягиваясь со сладким зевком, шагает прочь. — Скоро вернусь.
Лера провожает ее ласковым материнским взглядом, а затем со слабой улыбкойсмотрит на меня:
— Сейчас тебе картинку для поднятия настроения будут рисовать.
— Да, — подтверждает Ива, — собачку нарисую.
Деловито выходит из гостиной, и мы с Лерой молчим. Сама пришла за помощью, а теперь хочу сбежать.
— Ты поступаешь правильно, — Лера, наконец, нарушает гнетущую тишину. — И я понимаю, что тебе сейчас очень больно. И девочку, — она замолкает на несколько секунд и смотрит в сторону,
— очень жаль. Ни отца, ни матери нормальной...
Я делаю глоток теплого чая, в который роняю несколько слезинок.
— Он должен был быть честным, — тоскливо заявляет Лера.
— Он якобы был честным... когда я спала...
— Глядя в глаза, Люб, должен был все сказать, — Лера хмурится. — Я не знаю, как бы все тогда у вас сложилось, но... все было бы иначе. Приняла бы ты его дочь тогда, не приняла... это не имеет значения, но должен был быть честный, пусть и тяжелый разговор.
Мое внимание цепляется за Лерины слова о принятии внебрачной дочери. Они были сказаны с иначе, чем остальные. В них я уловила какую-то мягкую решительность, будто у нее однажды стоял такой выбор.
— Принять или не принять? — переспрашиваю я, крепко сжав в пальцах чашку чая.
— Да, — Лера не отводит взгляда.
В гостиную возвращается Ива. В одной руке — белый лист бумаги, в другом кулачке — цветные карандаши.
Она усаживается возле ног Леры, которая ласково треплет ее за мягкие волосы на макушке:
— Какую собачку будешь рисовать тете Любе?
— Большую и добрую, — отвечает Ива. На пару секунд прижимается щекой к колену Леры и наклоняется к листку, подхватывая с пола зеленый карандаш. —Большую добрую и зеленую собаку.
Лера поднимает на меня взгляд. О, господи. Ива ей неродная по крови. Моя подруга прожила свою семейную драму, в которой ей пришлось столкнуться с последствиями мужской жестокости и эгоизма.
Я унесу эту тайну с собой в могилу. Никому не скажу даже под пытками.
— Ты поступаешь правильно, — повторяет Лера, — и требуешь от Богдана тоже поступить правильно, но... он сопротивляется, потому что он боится, Люба, потому что за правильным решением всегда следует боль и сожаления. Его будет ломать.
Он это знает и поэтому рычит.
Глава 44. Вы белены объелись?
Большую добрую и зеленую собаку я забрала с собой. Вот сижу на кухне со стаканом воды и смотрю на старательный, но несуразный детский рисунок.
У собаки — большие уши и круглый живот, в котором Ива нарисовала пять сердечек. Они тоже вышли немного кривыми, но глядя на них мне тепло.
Моя подруга Лера удочерила внебрачную дочь мужа, и я чувствую между ними крепкую связь безусловной любви, которая заставляет меня сейчас задуматься, а смогла ли бы я так.
Смогла ли бы взять Доминику на руки и увидеть в ней свою дочь, если бы Богдан в прошлом принял решение забрать ее у Кристины.
Не знаю, но это и неважно, потому что нам не вернуться в прошлое и принимать решения мы в настоящем.
