Где сейчас Богдан?
Время уже к ужину.
Я не думаю, что он вернулся к Кристине с криками, чтобы они с Доминикой собрали манатки и сгинули с его глаз.
И вряд ли он сейчас у отца.
Мне кажется, что он выехал загород и стоит где-то в поле под облаками. Сжимает кулаки, поскрипывает зубами и вот-вот заорет в небо.
Ну, я бы хотела, чтобы он сейчас побыл наедине с собой и понял, что он оказался у черты, за которую должен взять и перешагнуть навстречу правде.
Конечно, он может вновь замести правду под ковер, а сверху придавить ее угрозами, шантажом и деньгами, но такая жизнь не принесет в итоге счастья.
Ни ему, ни другим, а я все же надеюсь, что его сердце, пусть и почернело за годы лжи и жестокости, все же тянется к светлому и доброму.
— Мам! — до меня доносится обеспокоенный голос Светы. — Это я! Не пугайся!
Отставляю стакан с водой в сторону и откладываю рисунок большой зеленой обаки.
Шаги приближаются.
Приехала поплакать, что платье хочет другое?
Или, может, передумала замуж выходить, потому что страшно?
Встаю и подхожу к холодильнику.
— Мам, ты дома?
— Дома, — заглядываю в холодильник. — Собираюсь перекусить.
Когда лучше Свете узнать от папы о сестренке?
До свадьбы? Испортит ли правда ее праздник?
Вот меня ситуация с Доминикой успокоила тем, что я больше двадцати лет жила в радости и любви?
Нет.
Без разницы, когда будет раскрыта правда. Она все равно сделает больно.
— Привет, — Света заходит на кухню, позвякивая связкой ключей.
— Привет, — вытаскиваю кусок ветчины и лезу в хлебницу. — Что-то случилось? —оглядываюсь,
— зачем пришла?
— Вау, — Светка с тихим возмущением охает. — Какая ты приветливая.
Понимаю, что пришли ко мне в гости немного поистерить и покапризничать, ведь у моей детки скоро свадьба, а я такая нехорошая отказалась мусолить тему с платьем, которое резко разонравилось.
Понимаю, гормоны и последствия моей мягкости в воспитании. Я всегда подотру слезы, сопли, обниму и поцелую в лобик.
Только вот Свете уже не три года, а мне не двадцать один, когда я полна сил и энергии.
Кто бы мне подтер сейчас слезы, сопли и поцеловал в лобик, но всем насрать на мамочку, у которой пузо уже на нос лезет и ноги отекают до ноющей боли.
Выхватываю нож из стойки:
— Ты перекусишь со мной?
— Мам.
— Что? — отрезаю от булки хлеба пару толстых кусков. — Вы поссорились с Андреем, и ты возвращаешься жить к нам?
— Что?! Нет!
— Мало ли, — пожимаю плечами. — Вдруг ты пришла с таким сценарием.
— Да что с тобой?
Я молча отрезаю кусочек ветчины и закидываю его в рот, глядя через окно в сад.
— Мам, я просила тебя приехать.
— Но я была занята.
— Могла же после приехать.
— Не, не могла, — флегматично отвечаю я, медленно пережевывая ветчину и наслаждаюсь солоноватым пряным вкусом мяса.
— Мам, ты была мне нужна! Я просила о поддержке!
Я отрезаю еще один кусочек ветчины. Подхватываю его и разворачиваюсь к Свете, которая возмущенно продолжает:
— У меня нервы на пределе, мам!
— Ты лишь выходишь замуж, — кусаю ломтик ветчины. — Тысячи женщин выходят замуж. И не по одному разу.
— Что?
— Почти каждая женщина выходит или выходила замуж, — говорю тихо и спокойно, — со свадьбой или без. И чего ты так нервничаешь?
Света хлопает ресницами. Она у меня красивая родилась.
— Мам! — повышает голос Света. — Ты сейчас серьезно?
— Да. Что за каприз за капризом? Вся ваша свадьба расписана по шагам, и тебе остается просто наслаждаться процессом.
— Вот это да...
— Возьми себя в руки, Света, — отправляю оставшийся кусок ветчины в рот. — В конце концов, изводи Андрея. Он твой будущий муж.
— Я хочу поддержки!
— Я не буду перед тобой скакать! — рявкаю я. — Тяжеловато мне это уже дается!
Твоя свадьба — это праздник, а не конец света! И тебе не приходит в голову, что у твоей матери могут быть свои проблемы?!
Может быть, я зря сейчас кричу, но пора очертить границы, которые стоило давно расставить, но очнулась я только сейчас.
— Какие у тебя могут быть проблемы?!
— Света, не смей орать на мать! — громыхает голос Богдана из гостиной. — Свои крики оставь для будущего мужа!
О, мой муж, вернулся, и, надо сказать, вовремя. Мне тоже не нравится, что Света решила повысить на меня голос, и одернуть ее должен отец. Громко и страшно, чтобы в следующий раз и не думала кричать на беременную маму.
Света округляет глаза, а я продолжаю жевать ветчину, глядя на нее с материнской усталостью, которую дети никогда не оценят, пока сами не станут родителями.
Богдан заходит на кухню, и Света резко разворачивается к нему:
— Папа...
— Зашла в наш дом, то никаких криков, — строго перебивает он ее. Решительно шагает в мою сторону. — Побольше уважения к маме.
Я ошибаюсь в своем ожидании, что Богдан обнимет меня и поцелует, чтобы вновь разыграть показушную любовь. Нет. Вместо обнимашек и поцелуйчиков он отрезает себе внушительный шмат ветчины и кусок хлеба.
Кусает свой серьезный мужской бутерброд, опершись свободной рукой о край столешницы, медленно жует и мрачно смотрит в сад.
— Да что с вами?! — Света сжимает кулаки, но не кричит. Говорит на грани шепота.
— Вы белены объелись?
— Есть серьезная причина, — Богдан разворачивается в ее сторону и выходит так, что мы стоим с ним сейчас плечом к плечу. — И я бы предпочел ведро беленысожрать, если честно.
Глава 45. Да пошел ты!
Света переводит взгляд с меня на Богдана и обратно. Кажется, наконец уловила то, что ее истерик по поводу цветочков и платья — ерунда глупая.
Она аж отступает.
Сбежит?
Люди по своей сути эгоистичны и часто не хотят быть втянутыми в проблемы, потому что тогда придется тратить силы и нервы.
— Надо поговорить, — заявляет Богдан и опять кусает свой бутерброд, а после тянется к моему стакану с водой.
Я не знаю, должна ли я сейчас остаться, если настаивала на том, что сложный разговор о
Доминике должен состояться только между Богданом и нашими детьми?
И если я останусь, то останусь в качестве кого?
Поддержки?
Или любопытства ради?
Или все же это и мой разговор?
— О чем поговорить? — тихо спрашивает Света и бледнеет.
В груди вспыхивает жалость к ней и желание немедленно защитить ее от правды. Я реально хочу кинуться к ней и увести из кухни с тихими причитаниями, что не надо папу слушать.
Богдан крупными глотками допивает воду, доедает бутерброд и срывает с дверцы полотенце, которым медленно вытирает пальцы:
— А что ходить вокруг да около, — хмыкает и поднимает взгляд на Свету, — у тебя есть сестра.
Молчание. Я забираю полотенце у Богдана и тоже вытираю пальцы, глядя перед собой.
Вот оно и случилось.
Правда коснулась острым лезвием не только меня, но облегчения я не чувствую. В груди расползается темное сомнение, а стоило ли посвящать нашу дочь в некрасивые подробности прошлого отца.
Может, мы должны были позволить нашим детям жить во лжи и иллюзии, что у нас все замечательно?
— Что? — Света недоуменно моргает.
Затем на меня накидывается паника, что у Светы сейчас может случиться выкидыш, и она нам этого никогда не простит.
— Перефразирую, — Богдан тяжело вздыхает. — У меня есть внебрачная дочь. Ей пятнадцать лет.
— Что? — повторяет Света, отказываясь верить жестоким словам отца.
Я могу сейчас кинуться к ней со слезами и усугубить ситуацию до сильной и глубокой истерики.
А нам этого не надо.
Сложные разговоры должны быть максимально ровными.
— Мам, — Света переводит на меня растерянный взгляд. — Это какая-то шутка?
Вы решили меня разыграть, и все это придумал Аркаша, который сейчас все это снимает и ржет надо мной?
