Рой боялся обидеть Лори. Причинить ей боль, смутить или испугать — но она сама, смело и отчаянно, раскрылась навстречу, жадно прижалась, выгнулась в его руках, чтобы через мгновение свернуться тугой пружиной, а потом — вновь растечься по пылающей коже прохладной рекой…
Никогда в жизни он так не хотел женщину. Никакую другую женщину, он это понимал теперь — и поражался, ужасался тому, как часто принимал за любовь нечто совсем иное, глупое и бездарное, пошлое, поверхностное…
Дарить слаще, чем брать. Доставлять удовольствие приятнее, чем получать его. Восхищаться каждым мгновением, когда они едины. Жаждать — и не иметь возможности утолить эту жажду.
Дождь за окном утихал, в открытые окна вливался свежий, пряный воздух ночной прерии, омытой дождем, и Рой Роджерс уснул, баюкая в своих объятиях Лори Флоу и мечтая только об одном: «Засыпать с тобой. Просыпаться с тобой. Слушать твое спокойное дыхание, сгорать в огне твоей шелковой кожи, быть с тобой, в тебе, для тебя — всегда! Потому что я люблю тебя».
Она металась по шикарному особняку, словно тигрица по клетке. С наслаждением расколотила дорогую вазу, расшвыряла по комнате платья. Конечно, самое большое удовольствие она получила бы, если бы кого-нибудь убила, но под рукой был только Слоник, мирно почивавший в своей комнате после обеда с обязательным бромом в супе…
Рассудок Эбигейл колыхался на грани между диким отчаянием и бешеной яростью. В Средние века про нее сказали бы — одержима бесами.
Двадцать лет! Двадцать проклятых лет одиночества, отчаяния, позора и отвращения. С семнадцати до тридцати — красивая молодая женщина! — одна в постели, одна по жизни! Ненавистная маска сладкой идиотки, прилипшая к лицу, чужие слова, слетающие с розовых губ…
И замужество как венец карьеры — достигнутая цель, воплощенная мечта, волшебный приз в скачках длиною в жизнь.
Что вспомнить, а? Торопливые потные руки испуганного щенка Роя? Циничные глаза подпольного абортмахера из Далласа? Первую брачную ночь со стариком Лапейном, его несвежее, зловонное дыхание, слюнявый жадный рот на ее груди, трясущиеся похотливые ручки, шарящие по ее безупречному телу?
О, как она холила и лелеяла это тело! Фарфоровая белизна кожи, гладкость и упругость, все нежелательные волоски долой, даже в совсем уж неприличном месте — художественная стрижка, ежедневные тренажеры, минеральная вода, диеты, слабительное на ночь, витамины под кожу, пилинг, гоммаж, эпиляция, релаксация, тренинг — идиотские слова, а за ними прошедшая впустую жизнь.
Терпеть старика рядом с собой, слушать его булькающий храп, пуканье и кряхтение, а при этом еще и изображать нежную любовь, благодарность, нежность — плата за что?
Как она была благодарна ему, когда он сам — бедный Слоник! — предложил ей спать в разных комнатах. Это произошло через год после свадьбы, бром делал свое дело, Роберу Лапейну теперь больше хотелось просто спать — а не бессильно лапать свою красавицу-жену. Эбби тогда впервые почувствовала к нему некоторую привязанность — и, вполне возможно, это спасло мэру Лапейну жизнь.
По большому счету это ничего не решило: ведь жена мэра маленького городка — это похлеще, чем жена Цезаря. Она не просто вне подозрений — она не должна вызывать даже подозрений, что могут быть подозрения…
Эбигейл отдышалась, вышла из комнаты, спустилась в гостиную и достала из бара бутылку виски. Вернулась к себе, налила виски в большую фарфоровую кружку, из которой предварительно выплеснула в окно букетик ландышей — подарок Слоника. Выпила залпом и сидела несколько минут, оглушенная жгучим пойлом…
… Подозрения. А еще можно вспомнить то единственное, что доставляло ей удовольствие. Пять ночей, проведенных с Джимми Ли. Пять горячих, бурных, бесстыдных, огненных ночей.
Сорок часов. За тридцать шесть лет жизни — сорок часов, когда она была самой собой, когда ее любили и хотели, когда каждая клеточка ее тела плавилась и кипела, каждое прикосновение дарило неземную муку блаженства… и горячее мужское тело, его благословенная тяжесть… неистовые поцелуи, искусанные в кровь губы и синяки засосов на груди — вот этой груди, не кормившей ребенка и не знавшей с тех самых пор нежной ласки мужчины…
Она даже лица Джимми Ли не помнила, только его тело. Сейчас, уже взрослая женщина, она понимала, что и Джимми Ли в свои двадцать четыре с небольшим был всего лишь неопытным мальчишкой, только-только познававшим науку страсти — но тогда он казался ей богом любви, и ее тело сотрясал один оргазм за другим…
Эбигейл дрожащей рукой налила себе еще виски — но в этот момент за дверью послышались шаркающие шаги Слоника. На людях мэр Лапейн держался орлом, носил корсет, красил волосы и вставлял страшно натиравшую искусственную челюсть с белоснежными голливудскими зубищами — однако жили Лапейны уединенно, даже прислуга была приходящая, и потому дома он позволял себе расслабиться. Любящая женушка и так обожает своего Слоника, ведь так?
— Дорогая? У тебя вше в порядке? Я шлышал какой-то шум…
— Я уронила шкатулку, милый. Иди отдохни. Сегодня очень жарко. У меня ужасная мигрень. Прости свою Жемчужинку.
— Милая моя девошька! Ложишь в поштельку и пошпи. Я тоже подремлю. Не штану тебя бешпокоить.
Эбби молча и издевательски отсалютовала закрытой двери кружкой с виски.
Робер Лапейн появился в их городе, купив неподалеку ранчо и громадное стадо коров. Скотиной занимался управляющий, Лапейн же ударился в политику. Застарелый геморрой и хроническая гипертония не позволяли ему выйти на более высокий уровень, но мэр городка — это тоже вполне неплохо, почетно и прибыльно.
Папаша Бриджуотер подружился с Лапейном, потому как они и по возрасту были ровесниками, и по политическим взглядам союзниками — родство душ, понимаете ли. А Эбигейл поняла, что пора действовать, когда однажды за чаем у них в доме Лапейн обмолвился, что денег у него тьма, а завещать их некому — он старый холостяк и, видно, таковым уж и помрет. Эбби, разливавшая чай по тончайшим фарфоровым чашечкам, мило улыбнулась и прощебетала:
— Вам просто не попадалась достойная женщина, мистер Лапейн. И это немудрено — ведь такому выдающемуся человеку трудно подыскать подходящую кандидатуру.
Лапейн расплылся в счастливой и самодовольной улыбке и принялся излагать свою жизненную позицию. Эбби мысленно отщелкивала пункты программы, папаша молчал и хлебал свой чай, но когда дошло дело до нравственных аспектов…
Смущаясь и краснея, Лапейн признался: он старомоден и в женщине превыше всего ценит добродетель. Наше время — время содома. Матери учат своих дочерей, как правильно терять невинность, книжные прилавки завалены непристойной литературой о, страшно сказать, сексе… А ведь раньше особа, утратившая невинность, вообще не могла рассчитывать на замужество. Падшие создания отправлялись прямиком в ад.
