– Мне пора, иначе несдобровать. Вы останетесь?
– Если не возражаете.
Он не сводил с нее глаз.
– Вы уже попили чаю?
– Попил, но все равно дождусь вашего возвращения. Мне надо потолковать с Дэви. Только не говорите матери, что я у вас. Ни к чему это, верно?
Она кивнула. Они превратились в двух заговорщиков. Она шагнула к двери, но какая-то сила заставила ее еще раз оглянуться на него. Он по-прежнему смотрел на нее во все глаза.
– Спасибо за стулья, Джон, – тихо сказала она.
– Бросьте. Знаете, что я сделаю, когда получу на следующей неделе пособие? – Она с интересом ожидала продолжения. – Напьюсь до бесчувствия, все спущу до последнего пенни, завалюсь к матушке, упаду на ее диван и захраплю!
Ей не хотелось смеяться. Она знала, что он не пропьет пособия и не завалится, пьяный, на материнский диван, как бы ему этого ни хотелось. Он часто болтал при ней невесть что, еще почище, чем сейчас, лишь бы завладеть ее вниманием, лишь бы приковать к себе ее взгляд. Сначала она не знала, как к этому относиться, была склонна усматривать в этом каприз взрослого ребенка и молчала, чувствуя неловкость, но сейчас ответила ему в тон:
– Чай с сырым яйцом – отличное лекарство от похмелья.
Он проводил ее хохотом. Хохот был отнюдь не веселый, совсем как у Филис на пароме.
Воистину странный день!
– Ты пробовал обращаться на верфь «Палмер»? – спросил Дэн.
– Пробовал. – Джон устроился на диване поудобнее и глубоко вздохнул.
– Все без толку?
– Совершенно.
– Мне казалось, что дела пошли на поправку, раз заработала верфь «НСС». Я слыхал, что они получили заказы на несколько судов.
– Верно, получили. Но у них и без меня полно работников, которые цепляются за место. Они скорее подохнут на рабочем месте, чем возьмут больничный, – вот что такое страх! Но ты не волнуйся за меня, Дэн. Перестань! – Джон сел прямо. – Суетишься, как курица с яйцом! Правда, похоже, Сара?
Сара месила тесто, пребывая в прекрасном настроении. Она улыбнулась, но не одному Джону, а всем трем мужчинам, окружающим ее. Взгляд остановился на Дэвиде. Он сидел, закинув длинные ноги на каминную решетку.
– Добавить воды? – спросил он.
– Нет, хорошенького понемножку.
– Не морочь мне голову! – не унимался Дэн. – Я же вижу, как ты расстроен! Пора это признать и не валять дурака. Это вполне естественно, все расстроены. Даже счастливчики с «Палмер» не тратят денег так, как раньше, потому что боятся. Кто же станет их осуждать? Те, кто получает пособие, тратят на бакалею не меньше, чем работающие люди. У меня был разговор на эту тему с некоей миссис Робинсон – нашей многолетней покупательницей. Она призналась, что так оно и есть. Люди выплачивают все долги, чтобы в следующий кризис им опять верили в долг. В противном случае чуть что – пиши пропало. Миссис Робинсон сказала, что не сомневается, что ей опять придется жить в долг. Хорошенькая перспектива!
– Хватит! – горько произнес Джон. – От подобных разговоров я готов лезть на стену. Такое впечатление, что мы вернулись на столетие назад. По всей стране бунты, людей бросают за решетку. За сто лет ничего не изменилось! Тогда люди прошли маршем из Хеббурна и Шилдса в Джарроу, чтобы принять участие в профсоюзном собрании, и семерых приговорили за это к виселице. В последний момент казнь заменили ссылкой. А ведь это были богобоязненные, миролюбивые люди, первометодисты… Я не отношусь к сторонникам первометодистов, но они и все остальные хотели элементарного – работы и еды.
Джон обращался к Дэну на повышенных тонах, словно его молодой дядя нес ответственность за все прошлые и теперешние неприятности.
– Парнишки моложе двенадцати лет вкалывали в те времена по двадцать четыре часа кряду…
– Так то в шахтах… – начал было Дэн, но Джон заглушил его криком:
– В шахтах, на верфях, в литейном цеху, у пудлинговой печи – какая разница, если смена длилась сутки? Как можно было такое допускать? И вот сегодня все точно так же плохо. Как прикажешь вообще жить? Двадцать шесть шиллингов в неделю на семью из трех человек, два шиллинга на ребенка! Неслыханно! Если бы я на протяжении нескольких лет не работал, как вол, то и этого не имел бы. А как же те бедняги, которые за последних два года не проработали положенных тридцати недель? Скандальная жестокость – вот что это такое!
– Знаешь что, Джон, успокойся и подумай о себе. Тебе еще повезло: ты можешь полтора года бездельничать и получать пособие.
– Полтора года! Ты что, хочешь, чтобы меня упекли в отделение для умалишенных? Не надо разговаривать со мной так, словно меня облагодетельствовали. Каждому из нас приходится раз в два с половиной месяца являться на контроль, трясясь, как бы не остаться без подачки. – Он оглушительно щелкнул толстыми пальцами. – Есть такой параграф: «За нежелание подыскивать работу». Представляешь? Томиться в очереди и видеть, как типы за толстой решеткой, которые как сыр в масле катаются, вьют из нас веревки!
– За что же их винить, Джон? Они просто выполняют свою работу.
Все обернулись. Последняя реплика принадлежала Дэвиду. Глядя на огонь, он тихо продолжил:
– Фил Таггарт с биржи труда сказал, что с завтрашнего дня он тоже безработный. Это означает одно – он окажется по другую сторону решетки.
– Фил Таггарт! – передразнил брата Джон. – Твой Фил еще не делает погоды. Ты бы посмотрел, как по-свински к нам относятся остальные! Можно подумать, что мы находимся там незаконно. «В сторону!», «Придете после обеда!», «Повторите ваш номер!» – Все это Джон произнес с насмешкой, а потом тихо добавил: – Говорю вам, дело кончится бунтом. Невозможно все это дальше терпеть.
Да, бунтов не избежать. Если все будут такими, как Джон, от бунтов не будет спасения. Такие мысли бродили у Сары в голове, когда она в последний раз переворачивала тесто. Конечно, отсутствие работы и вынужденное безделье, если не считать рыскания в поисках маловероятной удачи, подкосили большинство людей под корень. Сара помнила, какими они были еще два-три года назад: собираясь на углах улиц, люди громко переговаривались, протестовали, кляли невзгоды. Сейчас они по-прежнему околачивались на углах, но вели себя тише, больше молчали. У некоторых замедлилась походка. Лица пожелтели. Одни подбирали окурки, другие собирались с самодельными тачками у доков, подскребали золу и потом ходили по домам, предлагая купить у них это добро. Полная тачка стоила один шиллинг. Сара всегда покупала тачку – в ней помещалось целых шесть ведер угля. Уголь был использованный и сам по себе не горел, но им хорошо было накрывать качественный уголь для более продолжительного тления. Один бедолага приезжал на прошлой неделе дважды. Второй раз он не просил купить у него золу, а просто безнадежно смотрел на Сару. Ей не нужна была его окалина, однако она все равно взяла всю тачку и предложила: «Хотите пирожок? Только что из печки!» – «О миссис!» – только и вымолвил он и облизнулся. К ней впервые обратились так почтительно, и она почувствовала себя взрослой замужней дамой.
