с фигурными, резными деталями. Стены белые, но лишь у потолка, потому что дальше характерная плитка с итальянским узором. В углу самая настоящая печь, выложенная кирпичом и со стопкой дров под стеклянным экраном. Мне вдруг дико захотелось пасту, что тут же подтвердил живот, стоило только представить, как тянется моцарелла.
Спасибо, что ему хватает такта не комментировать. Максимилиан усаживает меня на стул, и пусть я вижу только слабую улыбку, все равно краснею и прячу глаза. Это остается не замеченным и снова без колких комментариев, вместо того он уходит вглубь кухни, а возвращается через пять минут, когда я уже справилась со смущением. Передо мной появляется огромная тарелка с ароматной пастой, и я даже не хочу это комментировать. Он, конечно же, снова блистает своей проницательностью, к тому же прекрасно знает, как я люблю макароны и креветки…
— Мне надо отойти и позвонить. На случай, если захочешь что-то еще, холодильник в твоем распоряжении. Если закончишь раньше, подожди меня здесь.
Я слегка киваю, наверно меня подкупает, что говорит он тихо, словно страшась разрушить такой хрупкий мир. Максимилиан стоит еще пару мгновений, уперев пальцы в стол, и, кажется, хочет еще что-то добавить, но вместо того разворачивается и уходит. Странно, но я чувствую разочарование, а не облегчение. Наверно, я просто сама слишком устала от постоянного стресса и войны, тем дороже эта ночь с коротким, но блаженным спокойствием…
* * *
К своему стыду я проглотила порцию будто одним махом, чего мне действительно оказалось мало, не смотря на ее внушительность. Пошла за добавкой — два бутерброда и сок. Теперь сижу уже минут сорок, смотрю в окно, а его все нет и нет. Погода буйствует — самая, настоящая метель! Крупные, пушистые снежинки летят и летят, накапливая сугробы, а я, к своему удивлению, накапливаю спокойствие. Ниоткуда не слышны стоны или крики, тишина такая же, как и была, но не оглушающая. Нет дискомфорта, наоборот — мне тепло.
«Это очень странно…» — и мне это не нравится.
Я веду плечами, чтобы скинуть ментальную шаль, в которую меня завернула маленькая Италия, встаю, подхожу к серванту. Там рядами стоят расписные тарелки с красными цветочками, также похожие по стилю миски на самой верхней полке, ниже глиняные горшки, вазы, кружки — полагаю из одного сервиза.
«Красивые…хранятся с любовью. Наверно для хозяйки дома они имели огромное значение…» — думаю, поэтому решаю отойти в сторону.
На всякий случай. Все-таки мой брат — катастрофа, громящая все вокруг, и вдруг мой ген, до сих пор крепко спящий, сейчас решит внезапно проснуться? Лучше перебдеть.
Возвращаюсь к небольшому, круглому столу и беру свою тарелку. Я хотела спросить, что с ней делать дальше, ведь действительно рассчитывала, что он придет достаточно быстро, но теперь, когда немного освоилась, могу справится и сама. Включаю воду в огромной, медной раковине, настраиваю ее до комфортной и начинаю мыть.
— Прости, что долго.
Я не вздрагиваю, слышала его шаги, поэтому только слегка пожимаю плечами и даже не поворачиваюсь, когда он подходит сзади. Чувствую его тело, тепло, твердость, когда оно приближается, и я касаюсь его лопатками, но снова не стараюсь отстраниться.
«В этом нет смысла, нет смысла, его нет!» — вру сама себе, повторяя, как мантру эту хорошо отрепетированную ложь, потому что не готова признать: я хочу быть ближе.
У меня нет слов и отсутствуют всякие, разумные объяснения, я ведь и сама не понимаю, что изменилось всего за несколько часов? Буквально недавно я была готова его убить, потом дико ненавидела, а сейчас что? Что изменилось? Тишина. Я могу лишь догадываться, что меня подкупает: теплота. Не огонь, который жарит до костей, а именно теплота, исходящая от Максимилиана. Сегодня в нем ее в избытке, как в наши три летних месяца…еще много усталости. Для того, чтобы это увидеть, мне не нужно даже напрягаться — для меня все очевидно.
— У нас есть горничная, малыш, — шепчет на ухо, — Нет нужды…
Перебиваю резким отключением воды — я все, так что нужды нет в поучениях, это точно. Максимилиан усмехается, упирая ладони в кухонную тумбу из кофейной мозаики, становится еще ближе, но и я не отскакиваю. Полностью отдаю себе отчет, что это не сон, реальность, что он — Максимилиан, а не Алекс. Помню все, что он со мной сделал и в чем передо мной виноват, но…сейчас всё почему-то иначе. Может быть дело в самом доме дома? Может быть в том, что за окном ночь, топящая нас в снегах? А может в том, что я чувствую, как он уязвим? Максимилиан сейчас настоящий. Без масок, без мерзкого сарказма, без притворства. В этой тишине он — настоящий…
— Давай сегодня притворимся, что ничего не было? — хрипло шепчет на ухо, а сам плавно водит щекой по моим волосам, — Не будем ссорится, орать и пытаться друг друга уколоть.
— Что случилось? — также тихо спрашиваю, не открывая глаз, и в ответ не получаю долгожданного смешка.
Максимилиан молчит какое-то время, продолжая меня гладить, стоит близко, тяжело дышит. Я уже думаю, что он ничего и не скажет, но также неожиданно тяжело вздыхает и говорит…
— У меня проблемы.
— Серьезные?
— Все идет не так, как я думал. Возникли сложности…
— Какие конкретно?
— Это сейчас неважно, на днях ты все узнаешь сама. Сейчас я не хочу говорить на эту тему…
— А чего ты хочешь?
— Тебя, — лбом утыкается мне в затылок, а руки перекладывает на мои ладони, переплетая пальцы, — Не отталкивай меня хотя бы сегодня, Амелия, ты очень нужна мне.
Мой разум велит мне бежать и держаться от него, как можно дальше.
«Повернись и врежь ему по наглой морде! Давай!» — орет и пытается подбросить картинки прошлого, но сердце все блокирует.
Оно слышит его голос, чувствует, что сейчас он действительно во мне нуждается. А я разве нет? Он же все также много значит для меня, я все также его люблю, и не могу игнорировать это именно сейчас. У меня неплохо получается в остальное время, но эта ночь что-то сделала с моими классными способностями… Знаю, что завтра все будет также, как было на пятьдесят втором этаже, может даже хуже. Мы притворимся, что этой ночи и вовсе не было, потому что как только взойдет солнце, я очнусь от морока и снова буду его ненавидеть, а ему снова будет на меня плевать.
Поворачиваюсь и смотрю ему в глаза, он делает тоже. Отвечает все также твердо, властно, но при этом
