не защищаю или не трахаю их. — Он говорит с очень серьезным выражением лица. Хотя я не ожидаю, что Маркус улыбнется, его голос звучит хрипловато, так что это точно не шутка.
Мы с Мойрой обмениваемся взглядами, и обе краснеем. Только через мгновение мои глаза переходят на Лукаса, и я вспоминаю, что он в гостиной.
— Господи. Ребята. Никаких откровенных выражений и ругательств рядом с Лукасом.
Лукас хихикает.
— Все в порядке, мам. Я не ребенок.
Я поднимаю глаза на сына.
— Нет. Ты ребенок, и тебе не стоит слушать разговоры взрослых. Пора спать. Завтра тебе в школу.
Он хмурится.
— Мама…
— Иди. Сейчас же!
Он встает, надувается и неохотно идет в свою комнату.
Я обращаю свое внимание на Мойру и Маркуса.
— Вы двое должны быть осторожны рядом с Лукасом. Дети в наше время очень быстро схватывают все плохое.
Мойра улыбается мне однобокой ухмылкой.
— Хорошо мамочка.
Маркус протягивает руку к подлокотнику дивана.
— Я был в его возрасте, когда у меня был первый секс, и всего на несколько лет старше, когда я впервые убил.
У меня отпадает челюсть, и меня охватывает неверие.
— Ты шутишь.
— Спроси Доминика. Уверена, ты будешь больше чем в шоке, узнав, что с ним было то же самое.
— Зачем кому-то спать с… — Я осекаюсь. Не думаю, что у меня хватит сил выдержать подобный разговор.
Мойра, напротив, кажется настолько заинтригованной разговором, что наклоняется вперед и опирается локтями на ноги.
— Сколько тебе было лет, когда ты впервые убил?
— Одиннадцать.
Она аж поперхнулась.
— Ты убил человека в одиннадцать лет? Каково это — убить человека в первый раз?
Глаза Маркуса темнеют, как будто он мертв изнутри.
— Ты чувствуешь страх. Руки трясутся, ноги подкашиваются от мысли, что ты только что лишил человека жизни. Это то, что нормальный человек чувствует при своем первом убийстве.
Не знаю, почему я спрашиваю:
— Что ты чувствовал?
— Счастье.
Я вздрагиваю и отшатываюсь, он замечает и ухмыляется.
— Наш мир не такой, как все остальные. Для таких, как ты, убийство — страшный грех, но для нас это предмет гордости. Каждый мальчик хочет стать настоящим мужчиной, и убийство — единственный способ добиться этого. Некоторые достигают этого чуть раньше и становятся гордостью своего отца.
— А те, кто не могут? — Спрашивает Мойра.
— Они слабаки и нежелательны в нашем мире.
— А как Доминик? — Спрашиваю я, не понимая, почему меня это беспокоит. — Сколько ему было лет, когда он впервые убил человека?
— Ему было девять. Мой брат хорошо владеет оружием. Лучше, чем кто-либо из моих знакомых. — Он замечает, что я ерзаю, и его губы кривятся в сторону. — Ты боишься? Ты любишь моего брата, но тебя беспокоит, что он не тот джентльмен, о котором ты мечтала в детстве.
— Я не люблю его.
Он усмехается.
— Ты знаешь хоть одно правило, как остаться в живых в мафии? — Спрашивает он, и я качаю головой. — Читать язык тела. Тебе больше повезло обмануть себя, чем меня.
Я разрываю зрительный контакт и глубоко вдыхаю.
— Мне нужно проверить Лукаса. — Я чувствую на себе взгляд Маркуса, когда выбегаю из гостиной и бегу наверх.
Лукас уже спит, когда я добираюсь до его спальни и включаю свет. Он тихонько похрапывает, закинув одну ногу на одеяло с Губкой Бобом, а другую свесив с кровати. Я заправляю его ногу обратно в одеяло, и кровать прогибается под моим весом, когда я сажусь на край и с трепетом наблюдаю за сыном.
Трудно поверить, что я и такой человек, как Доминик, создали такого ребенка, как Лукас. Он остроумный, умный и добрый.
Он шевелится во сне, и пряди темных волос каскадом падают ему на лоб. Я убираю волосы и провожу пальцем по его коже, моя грудь вздымается от гордости.
— Как насчет того, чтобы жить с твоим папой, Лукас? Ты бы хотел этого? — Шепчу я.
Лукас снова зашевелился и обхватил мою руку своей. Ему было пять лет, когда я в последний раз спала с ним в его кровати. Я скучаю по тем дням, когда он был совсем маленьким. Печально, как быстро дети взрослеют.
Когда-то он был младенцем, который плакал, требуя моего внимания, потом стал малышом, который повсюду следовал за мной, и вдруг он уже прекрасный мальчуган, который предпочитает проводить время со своими друзьями, а не со мной.
Я лежу рядом с ним, удивленно наблюдая за ним поглощенная своими мыслями, а затем погружаюсь в сон.
Уже почти полночь, когда я просыпаюсь и тайком выхожу из комнаты, чтобы не разбудить Лукаса. Маркус сидит один в гостиной, когда я спускаюсь вниз за чашкой воды.
— Где Мойра?
— Я здесь, чтобы защищать тебя и Лукаса, а не ее.
Я свожу брови вместе. Каков засранец.
— Тебе всегда нужно быть таким грубым? Ты можешь просто сказать, что она уснула.
— Ты не указываешь мне, что говорить.
— Нет, не указываю, но ты не должен всегда говорить так, будто собираешься кого-то убить.
Его челюсть сжимается, и он скрежещет зубами.
— Может, если бы ты поступила правильно и переехала к моему брату, мне не пришлось бы сидеть здесь с тобой.
Гнев закручивается в моем нутре, как вихрь.
— Я не просила, чтобы ты был здесь. Мне не нужно, чтобы со мной нянчились. Может, ты и забыл, но ты и твой брат — единственная причина, по которой я оказалась в этой передряге.
Маркус сжимает кулак и хлопает им по дивану рядом с собой. Через секунду он оказывается передо мной, и я делаю шаг назад, сердце бешено колотится, а тело покрывает холодный пот.
— Я знаю Доминика всю свою жизнь, Елена. Ты можешь считать его монстром, но этот монстр защищал меня и Винсента всю нашу жизнь.
Паника терзает мой желудок, но я не отступаю.
— Какое отношение это имеет ко мне?
— Прямое, — прорычал он низким голосом, от которого у меня по позвоночнику побежали мурашки. — Доминик никогда не лжет. Если он защищает тебя, значит, ты ему небезразлична. Я не видел, чтобы он заботился о ком-то так сильно, и я чертовски зол, потому что ты принимаешь его за дурака.
— Нет. — Я осмелилась сделать шаг вперед. — Я не позволю тебе так разговаривать со мной в моем собственном доме. Твой брат использовал меня, он скрывал от меня правду о мафии. Если кто и держал другого за дурака, так это он.
— Изменилось бы что-нибудь, если бы он рассказал тебе правду семь лет назад?
Когда я не отвечаю, он ухмыляется.
— Я так и думал.
