Никого не было рядом, а прохожие не склонны к отвлеченным рассуждениям. Так что Марина дошла до дома, купив в ближайшем магазине две бутылки крымского сухого. Без закуски, не надо даже сыра. Отменила свою командировку: пусть какао-бобы как-нибудь приобретаются без нее. И продаются без нее. Какое ей до них дело? Кому вообще нужны эти чертовы бобы? Особенно когда она совершенно точно больна, больна так же, как и мать, и умрет той же смертью, сходив под себя, быть может, еще и в пролежнях – ведь кто будет мыть и присыпать ее тальком, если она одна во всем мире? Ей не удастся умереть дома, ведь там за ней некому ухаживать. Нет, ее поместят в специальное учреждение, где она будет гнить и сходить с ума, превращаясь в трясущуюся развалину, без собственных мыслей, без эмоций… Нет никаких бобов – ни какао, ни обычных, ни фасоли, ни гороха. Впереди вообще нет больше ничего, кроме страха и неминуемого распада. Какая ослепительная, удачная, яркая сложилась жизнь…
Распивая крымское вино из надтреснутой чашки большими глотками, Марина стремительно пьянела. Она отчаянно хотела поговорить хоть с кем-то, даже и не поговорить, просто посидеть обнявшись. Но пролистав телефонную книгу, она поняла, что позвонить ей некому. Одни коллеги, шапочные знакомые, ученики. Вершинин. Васька. Тамара. Нет, никого. Отличный багаж к двадцати девяти годам. Подруги? Нет, только не они. И, наполнив чашку до краев, она принялась прихлебывать, давясь.
Обиднее всего было ощущать вот эту свою бессмысленность. Тщетность прожитых лет. К чему это все? Где смысл? Все равно что посадить семечко в теплую землю, вызвать из небытия, растить, поливать и выставлять на солнце, а как придет время высаживать в грунт – сразу швырнуть в компостную кучу. Детей она не родила, мужчину не осчастливила. Провела несколько переговоров? Ух ты, «Оскар в студию»… Васька, кстати, недавно женился, уже ребенка ждут… Все надежды юности, предвосхищение чего-то большого и прекрасного – все напрасно. Она была больна, как только родилась, как только сперматозоид в красной темноте нашел яйцеклетку. Все уже тогда было решено.
Сквозь пьяное кружение Марине вдруг почудилась та незнакомая девушка из клиники, что боялась анализа на ВИЧ. Все боятся СПИДа. Все боятся рака. Никто не боится пляски святого Витта, этой страшилки Средневековья. А тем временем хорея пожирает, тихо и без лишней суматохи, и начинает свое черное пиршество с головы. Точь-в-точь сказочный дракон, который лакомится блюдами из человечьих голов под соусом безумия. Марине «повезло», она – та самая принцесса на ужин. Андромеда, мать ее…
Потом она думала еще что-то. Все из области бессвязной ярости и проклятий. Так что накатившая вдруг дрема принесла спасение – пусть и ненадолго. Утром, обеими руками придерживая разваливающуюся на куски голову, Марина приняла последнее решение в своей жизни: прекратить ее.
Она не подвергала себя аналитическим процедурам: почему, зачем. Просто ей захотелось покончить с собой именно в Таиланде. Все хвалили королевство, а ей не довелось там побывать – так хоть напоследок… Ей нравилось думать, что все люди, летящие в переполненном «Боинге», мечтают о тропическом острове и двух неделях рая и только она – о смерти. Ей нравилось улыбаться, когда лайнер проваливался и трясся по ухабам зоны турбулентности, пока остальные легонько бледнеют и торопливо пристегиваются ремнями. Она будто уже не принадлежала миру живых. И когда на пляже прямо перед ней вырос щит с предупреждением о рипе, она увидела схематичный рисунок человечка, попавшего в коварное течение. Его фигурка была угловата, почти изломана. Марина узнала в ней себя.
…Теперь Госпожа Рунг отперла комнату и, ласково улыбнувшись, удалилась.
Потолочный вентилятор качнулся и нехотя зашевелил лопастями. Марина решительно достала из шкафа любимый сарафан из жемчужно-серой струящейся ткани. Надела, аккуратно завязала бледно-розовый пояс, повертелась перед зеркалом, изогнулась в пояснице, любуясь, как переплетаются лямки на загорелой спине. Быть может, чересчур празднично, но… В конце концов, уж на это она право имеет.
На улице ей почудилось, что кто-то назвал ее имя. Впрочем, сейчас, в высокий сезон, тут наверняка полно Марин. Петь, Маш и Василиев. Марина прибавила шагу. От жары ее колени покрылись влагой и подол сарафана лип к ногам при каждом шаге. Она улыбнулась, представив, как может задрать юбку высоко-высоко. Люди не поймут.
В неоновом свете вывесок улица смотрелась инфернально. Отовсюду накатывались гам, музыка, рев скутеров и машин. Экскурсионные автобусы катили сплошной чередой, чудом разъезжаясь со встречными автобусами и машинами. Многоязыкая толпа бормотала, смеялась, жужжала и хихикала. Две молоденькие тайки у магазина пляжной одежды ели рис с рыбой из пластмассовых лоточков. Кривоногая женщина зазывала в бар, с радостной улыбкой крича:
– Давай-давай!
Это было единственное слово, которое она выучила по-русски.
Марина встретилась глазами с проституткой, снующей тут же у входа. Обычный узнаваемый облик: черное платье на бретельках, аккуратный макияж, прямые жесткие волосы чуть ниже плеч. Проститутка белозубо засмеялась и, увидев большого таракана, бегущего от бетонной решетки, которая прикрывает сточную канаву вдоль проезжей части, задавила его каблуком.
Решив перебежать дорогу, Марина задержалась на обочине. Здесь это всегда лотерея: сложно уследить и за машинами, и за верткими мотороллерами, и за бешено разъезжающими тук-туками. Наконец между двумя белыми автобусами образовался просвет, и Марина ринулась вперед. По привычке посмотрев для начала налево.
«Какая глупость. Так и не запомнила, что тут все наоборот», – вот что пронеслось в ее голове. В это же мгновение произошло одно событие, повлекшее за собой цепочку других. На противоположном тротуаре Марина уловила нечто знакомое и отвлеклась. Бежевые шорты и майка с фиолетовыми пальмами. Это же ее вещи! Ее майка! Да и бог с ней, с майкой, но в шортах лежит ключ от комнаты и… И сейчас же справа и сзади ее ударило что-то большое и острое, отчего она пролетела два метра вперед и упала. С тошнотворно резким стуком, как будто мачете входит в перезрелый кокосовый орех, ее затылок стукнулся о жирный асфальт.
И все закончилось.
Позже, минут через десять, приехала «Скорая помощь», нарушая покой отдыхающих своим тревожным воем: подобные звуки напоминают о хрупкости жизни ничуть не хуже, чем чеховский человек с молоточком. Тело русской туристки к тому моменту уже накрыли кислотно-зеленой скатертью: в ближайшем ресторане не нашлось белых простыней. Кровь с мостовой впитывалась в зеленую ткань, становясь черной.
