Она стояла у открытого окна, прижавшись лбом к стеклу, и наблюдала за служанкой в окне напротив, которая кокетничала с конюхом, бравшим воду из фонтана в центре двора. Холодный, сырой воздух пахнул лошадьми и прелью, время от времени легкий ветерок приносил запахи протекавшей неподалеку Сены. С улицы доносился стук колес экипажей, крики погонщиков лошадей и уличных разносчиков, приглушенные расстоянием и стенами домов. Некоторое время слышался нестройный колокольный перезвон, вскоре затихший.
С обеда шел дождь, но он прекратился как раз вовремя, уступив место яркому закату, разнообразившему скучный вечер. Гилберт ушел из дому много часов назад, возможно, он был занят поисками подходящего зеркала в стиле рококо или стула в стиле Людовика XVI. Он все больше и больше увлекался старинными вещами, без конца говорил об их родословных. Гилберт считал, что покупает предметы истории. Поскольку это делало его счастливым, Вайолетт не возражала.
Почти весь день Вайолетт провела с книгой. Она читала печальную историю под названием «Дама с камелиями», написанную Дюма-младшим, сыном знаменитого писателя Александра Дюма, которого теперь называли Дюма-отцом. Книга вышла в свет давно, но стала знаменитой после постановки одноименной пьесы примерно год назад и недавнего исполнения в Венеции оперы Джузеппе Верди «Травиата», заимствовавшей сюжет романа Дюма-сына. Книга рассказывала о трагедии куртизанки, которая отказалась от любви красивого и богатого молодого человека ради спасения его чести, но сердце ее при этом оказалось разбито, и она умерла от чахотки. Эта история повергла Вайолетт в такую глубокую печаль, что она не могла более продолжать. Опера, должно быть, была чудесной, она могла представить себе, как она поплачет над ней во Французской Опере в Новом Орлеане когда-нибудь в будущем сезоне. Но не теперь. Теперь ее обуревало нетерпение и беспокойство, и у нее не было ни малейшего желания плакать или жертвовать собой.
Гилберт так и не связался с Делакруа, сославшись на его неуловимость. Художник слишком знаменит — ведь всего год назад по заказу парижских властей он расписал потолок Зала Мира в городской ратуше, где заседает парижское правительство. Вайолетт, конечно, очень мила, сказал Гилберт, но такой великий художник в расцвете своей славы вряд ли согласится рисовать ее портрет. Его дорогая молодая женушка должна смириться с постигшим ее разочарованием и подумать о другом кандидате.
Вайолетт отказывалась мириться. Что будет, если она позволит исчезнуть этой единственной ниточке, связывающей ее с Аллином? Станут ли последними те слова, которыми они обменялись в холле гостиницы, и они больше никогда не увидятся?
Наверное, ей следовало покориться судьбе. Возможно, лихорадка, будоражившая ее кровь, пройдет, и через какое-то время она уже не сможет вспомнить лица Аллина и не будет больше терзаться мыслью о том, где он находится, что делает и думает ли о ней.
Нет! Снова и снова нет.
По вечерам Гилберт уходил. Он говорил, что ужинает с тем или другим своим кузеном, но возвращался в гостиницу пьяным, насквозь пропитанным запахами дешевого вина и еще более дешевых духов. Вайолетт была не столь наивной, чтобы не догадываться, где он проводит время по вечерам. В театре варьете с полуголыми актрисами, в полусветском обществе куртизанок, любовниц знаменитостей и прочих распущенных женщин — светские дамы в Новом Орлеане говорили о таких вещах шепотом. Парижскому полусвету приписывалась столь притягательная сила, что вряд ли можно было предположить, что, оказавшись в Париже, мужчина упустит возможность узнать поближе его соблазны.
Вайолетт запирала дверь в свою комнату и, накрыв голову подушкой, притворялась спящей, когда Гилберт возвращался в гостиницу, чтобы не слышать его стука. Утром она объясняла, что заперлась, потому что боялась оставаться одна. Обиженный Гилберт погружался в угрюмое молчание.
Раньше такое поведение мужа расстраивало Вайолетт. Она чувствовала себя виноватой и старалась что-нибудь предпринять, чтобы вернуть его расположение. Теперь же она радовалась молчанию Гилберта.
В тот вечер Вайолетт надела шелковое платье с розовыми и зелеными полосками на белом фоне и вышитыми между ними букетиками роз с зелеными листками. Термина уложила ее волосы в высокий узел с пышными кудрями на затылке и длинными локонами на висках. На стол выставили вазу с конфетами.
Но никто не пришел. Вайолетт была бы рада любому посетителю, даже родственникам Гилберта или кому-нибудь из его новых деловых знакомых, любому.
Дождь начался два часа назад, его непрекращавшийся монотонный шум сопровождался раскатами грома, ослепительные вспышки молний освещали торчавшие в небо трубы домов. Вайолетт провожала глазами косо падавшие капли. Они завораживали ее и пробуждали воспоминания. Когда дождь прекратился, над мостовыми улиц заклубился пар.
Наконец она решилась.
Подойдя к стоявшему у стены письменному столу, Вайолетт села, достала чистый лист бумаги и положила его перед собой. Открыв чернильницу, она взяла малахитовую ручку с золотым пером и, поднеся его к бумаге, погрузилась в раздумья, устремив взор на кончик пера. Потом она начала писать.
Через несколько минут письмо было готово. Запечатав конверт из веленевой бумаги, она взяла его за уголок, как будто это было что-то опасное. У нее возникло желание уничтожить послание и вернуться к своему привычному спокойному состоянию, лишенному волнений. Она понимала, что ее действия можно назвать безрассудными, если даже не предательскими.
Вайолетт никогда не думала, что в ее жизни может наступить момент, когда ей захочется чего-то большего, чем ровное и устойчивое положение жены Гилберта. Она и не предполагала, что ее может настолько увлечь мимолетное волнение от встречи с другим мужчиной. Отношения между ней и мужем не были совершенными, но она ценила размеренность их совместной жизни, его щедрость, его заботу о ее благополучии, его почтительность по отношению к ней, когда они бывали на людях. И если она не испытывала особого возбуждения в моменты их близости, то, возможно, в этом был виноват не только ее муж, причина могла заключаться и в ее холодности.
Но разве могла она отказаться от той радости, которая охватывала ее при одной мысли о встрече с Аллином? Нет, это было выше ее сил. Может быть, ей никогда больше не доведется испытать этого пьянящего чувства. Надо дорожить такой возможностью. Она будет осторожной, она не хочет ничем вредить Гилберту и подвергать опасности их брак. Ей необходимо слегка развлечься, вот и все. Что может быть плохого в том, если она поговорит с Аллином, узнает от него что-то новое и сохранит несколько невинных воспоминаний, которые будут согревать ее долгие годы? Это был такой пустяк, действительно пустяк.
