Она попеременно то жутко ненавидела старушку, то была к ней безразлична. Стрелка барометра упала до крайней отметки.
В субботу Арина закрылась в ванной. В попытке дать волю слезам. Даже воду включила, как давным-давно в «чудесные» школьные годы. Бесполезно. Уронив голову на руки, она просидела несколько часов и не заметила этого. Время замерзло, остекленело и разбилось на тысячи острых осколков: бери любой и пользуйся как бритвой.
ОН НЕ ЗВОНИЛ
Хуже этого не было ничего.
Кто познал нежность, тот отмечен. Копье Архангела пронзило его душу. И уж не будет душе этой: ни покоя, ни меры никогда!
Фаина Раневская
В воскресенье утром Арина поскользнулась и ударилась лбом о косяк, в обед опрокинула на грудь, живот и колени кастрюльку почти кипящего супа. Вздулись пузыри. Острая сильная боль ненадолго привела ее в чувство. Она встала под холодный душ. Дикий метод, подсказанный Аленой пару лет назад. Намазалась остатками облепихового масла. Натянула трусики. Выругалась.
На ум пришла цитата из Дань Шеня:? «Отдавая — делай это легко. Теряя — делай это легко. Прощаясь — делай это легко».
Я не могу! Можешь! Но всплеска решимости хватило на четверть часа (потраченных на бабушку), а после отчаяние навалилось и стало раздирать душу когтями втрое сильнее…
Моя попытка быть счастливой.
Аут! Фальстарт! Офсайд!
Глупой была, я знаю, милый.
Заступ! Вес не взят!
Что же теперь? Рифмую избито:
Кровь. Любовь. Вновь.
По нежной ладони — бейсбольной битой.
Молчание жестче слов.
Котенок памяти очумевший,
Тычется в ножку стола.
Я не умею быть потерпевшей.
That s all. Такие дела.
Арина съежилась под одеялом. Завтра с утра вставать и идти на работу. Ни за что. В коротком и беспокойном сне смерть пригрезилась стройной девушкой с одухотворенным прекрасным лицом. Она протягивала к Арине белую душистую ладонь и манила за собой. Сочувствие и понимание вздрагивали в уголках губ, сложенных в кроткую улыбку. Шевелились и переливались складки длинного платья.
— Рина!
— Рина!
— Рина!
Бросилась к телефону, упала с дивана, окончательно проснулась, схватила трубку, уже понимая, что никто не звонит, так остатки кошмара, очередная шиза, не более того.
— Да!
— …
— Почему вы молчите? Алло?
Гудков не было. Трубка дразнила пугающей тишиной.
— Да?
— …
— Ты?
— …
— Ты?!
— …
Что треснуло, звякнуло, и молчание потонуло в торопливых: ПИП-ПИП-ПИП-ПИП… Арина села на полу, подобрав ноги, закусила губу и вдруг разразилась неудержимым потоком слез. Разумеется, это решительно ничему не могло помочь. Православная вера и та учит, что отчаиваться — грех. Разумеется. Но Арина поскуливала, тихонько, чтобы не пугать старушку, часами. Обычно по ночам. Днем она еще держалась. Дина Петровна не успела закрутить даже плохонькой интриги на предмет изгнания строптивой Родионовой из коллектива. Арина уволилась по собственному желанию накануне Нового года…
* * *
«… Бунтаро работал целый день, захваченный смирением физического труда…» Ну, или почти так. Арина вспоминала этот эпизод из саги Д. Клавела бесчисленное число раз. Свирепый самурай и тот не гнушался простой работы, подчиняясь церемониалу классической чайной церемонии. Что уж нам грешным? Впрочем, все было чистой воды притворством. Никто не гнал ее мыть полы в гимназии. Сама напросилась. Родители складывались и платили по восемьдесят рублей в месяц за уборку каждого класса. Арина приходила к семи вечера и успевала до полуночи вылизать десять кабинетов. Полчаса на каждый. Почти что рекорд, если учитывать отменное качество. Учителя заметили аккуратность новенькой. Завуч попросила по субботам наводить глянец на ее квартиру. Засверкали стекла, люстры и зеркала. Воспряли духом и зацвели комнатные растения. Отглаженное постельное белье ровными стопками загрузилось в недра комода. Постепенно круг обязанностей Арины рос. Муж Людмилы Георгиевны был большим человеком и не жалел денег на прихоти и капризы единственной женщины, которую уважал, любил, ценил и боялся. Арина стала проводить дома у Семеновых все выходные. Молчаливая, замкнутая служанка нравилась семье.
— Арина, мы добавим тебе еще рублей двести, займись нашей одеждой. Постирать. Погладить, а?
— Я не успеваю.
Это не было попыткой набить цену. Арина сознательно не оставила себе ни единой свободной минуты.
— А сколько ты зарабатываешь в гимназии, если не секрет?
— Восемьсот.
Речь, естественно, шла о рублях.
— И триста пятьдесят у нас. Негусто.
Арина промолчала. Пару месяцев назад она ухитрялась существовать на меньшую сумму (пенсия бабушки и время от времени выдаваемая на заводе зарплата). Вытирая тарелки и складывая их в шкаф, она смотрела на свои маленькие руки в зеленых хозяйственных перчатках до локтя.
— Конечно, мы тебя кормим. Но ты едок хреновый, скажем прямо. Мы с Людмилой Георгиевной покумекали, (муж называл свою половину по имени отчеству) хотим тебе предложить целый рабочий день. Скажем один выходной в неделю, понедельник, пойдет? С восьми до шести. Ты тогда сможешь заняться нашим шмотьем.
— Гардеробом.
Поправила завуч своего менее культурного супруга.
— И готовкой, и чем еще Людмила Георгиевна скажет. Она хочет, чтобы ты, как его?
— Вела дом.
— Да.
— Арина, нам очень нравится, как ты работаешь.
Людмила Георгиевна наклонилась и открыла один из шкафчиков под сиденьем углового дивана. Банки, выстроенные идеальными рядами, служили наглядным подтверждением ее слов.
— Дом очень изменился. Мы с Нафаней (семейное прозвище Виктора Ивановича) люди занятые. Гостей было стыдно пригласить. А к нам, сама знаешь, о-го-го какой народ заходит. А теперь совсем другое дело. Все на прислугу жалуются, а мы не нахвалимся. Ну, так как?
— Сколько?
Спросила Арина тихо и просто.
— Полторы… для начала. Мы не столица, чтобы валютой платить. Но обижать тебя не будем.
— Я подумаю.
— Да чего тут думать. Учителя в три раза меньше зарабатывают. И не платят им по полгода. Люди с высшим образованием, между прочим.
— Я тоже с высшим.
— Правда?
Заинтересовалась завуч.
— А что ты закончила?
— Филологический факультет нашего университета.
На одну секунду, всего на одну секунду, призадумалась решительно настроенная глава семьи и задала следующий вопрос.
