Смотри, – я задрала майку и приспустила шорты, – видишь тонкую белую полоску?
– Ага! – Ника была в той стадии развития, когда очень интересуются физиологией.
– Мне сделали надрез и вытащили тебя. Может этот Саша и родился из письки, – я перешла на их язык, – но ты родилась из животика!
Тогда я легко нашлась с ответом, сейчас сложнее…
– Вероничка, – я присела на пуфик, – мы же с папой больше не живем вместе и сегодня поедем оформить это…
– Вы все-таки разведетесь, да?
Я сглотнула, увидев, что ее глаза слезами наполнились, и через мгновение она разрыдалась в голос. Это первые слезы с момента нашего с Вадимом расставания.
– Малышка моя, – я обняла ее, к себе прижала, и тоже заплакала.
– Я думала, вы помиритесь! – всхлипывала она. Елена Ивановна прибежала на крик, за голову схватилась, но я кивнула, чтобы не беспокоилась и просто оставила нас.
– Ника, – я отстранила ее, чтобы поговорить откровенно и видеть глаза в этот момент, – мы с папой действительно разводимся. Так уж вышло. Но ты в этом не виновата, – покачала головой я. – Я люблю тебя. Больше всего на свете люблю. И папа любит. И всегда будет любить.
– А если он жениться на тете какой-нибудь, мачехе! – и еще пуще разрыдалась.
– Поверь, папа не даст тебя в обиду никакой мачехе. Если у него кто-то появится…
– Или у тебя, – очень рационально заметила Ника.
– Или у меня, – согласилась я. – Мы все равно будем любить тебя с каждым днем все сильнее и сильнее. Ты мне веришь?
– Верю, – пискнула она и очень крепко обняла за шею.
– Ты задушишь меня! – теперь я кряхтела, заваливаясь на бок.
– Вероника, пошли одеваться, мы в парк собирались. Пойдем-пойдем, – Елена Ивановна очень вовремя появилась и забрала ее, отвлекая насущными делами. А я так и осталась сидеть, глотая слезы. Мне было больно говорить это. Я никогда не думала, рожая свою девочку от самого дорого и любимого человека, что придет время говорить ей: мама с папой разводятся…
2011 год, декабрь, Москва
Две полоски. Я дрожащими руками держала тест на беременность, в кровь разгрызая губы. Две полоски. Набросила на обнаженное тело мягкий белый халат в пол и спрятала тест в карман. Я не готова. Совсем не готова. Мне всего двадцать лет! Я еще учусь. У меня нет ни опыта, ни знаний! И я очень боюсь. Всего боюсь. Вадиму говорить боюсь. Мы четыре месяца вместе, не считая тех, что с ума сходили: он догонял, а я убегала. Как сказать ему?! А вдруг решит, что специально залетела? А вдруг…
– Кать, – я услышала, что зовет меня и вытерла глаза, медленно воздух втягивая. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Вышла из ванной. – Мы едем, нет? – Вадим посмотрел на меня пристально. – Кать? Что-то случилось?
Я только головой покачала, пряча глаза от него. Такого красивого, уверенного в себе, одетого в стильный костюм, окруженный ароматом дорого парфюма и шлейфом больших денег. Теперь я точно знала, что Вадим не папенькин мажор. Но семья его входила в правящие элиты страны. А я всего лишь Катя Румянцева, студентка-третьекурсница, из обычной московской семьи, и я совершенно ему не подходила. Сегодня у матери Вадима день рождения, и он со мной хотел пойти, представить родителям, в свой круг ввести. Но как я теперь пойду?!
– Кать? – Вадим привлек меня к себе, присел в кресло и меня потянул, на колени усаживая. – Мальвина моя, давай рассказывай, – а сам взгляд поймать пытался, увернуться не давал. Я прикусила щеку и достала из кармана тест, ему протянула, а сама за густыми волосами спряталась. Я не хотела видеть его реакцию, только молча позволяла соленым слезам по щекам бежать.
– Это что такое? – спокойно поинтересовался он. – То, что я думаю?
Я кивнула, но головы не подняла.
– Эй, Мальвина, а рыдаешь ты почему? – Вадим убрал мои волосы и осторожно к лицу прикоснулся, слезы вытирая.
– Я боюсь…
– Чего? – тихо спросил он.
– Всего… И аборта боюсь, и рожать боюсь. Мне ведь учиться надо! – признания бурным поток понеслись, и я уже не могла остановиться. – Мне двадцать лет, ну какая из меня мать! И тебе боялась сказать. Ты ведь подумать можешь, что специально все подстроила. Но я ничего не планировала, правда. Веришь мне?
– Кать, я тебе говорил уже, что ты немного сумасшедшая?
– Да.
Говорил, конечно.
– И я тебе люблю. Вот именно такую люблю, – и притянул меня, нежно в губы целуя. – Выйдешь за меня замуж, Мальвина Румянцева?
– Я не знаю, – смутилась как-то, не ожидала совсем.
– Ну, ты подумай, окей? – рассмеялся Вадим, а потом очень серьезно спросил: – Катя, ты меня любишь?
– Очень люблю. Мне кажется, я никого и никогда так не любила, – призналась тихо.
– Тогда ничего не бойся, Мальвина моя. Ничего, – и прижал к себе сильно.
Я голову ему на грудь положила и поверила. Я больше не боялась. Много лет не боялась и привыкла к своему женскому счастью. Думала, навсегда оно со мной. Но, оказалось, потерять его легко очень. Как хрустальный бокал разбить, чуть к краю подтолкнув: еще вчера любовь из него пили, а сегодня острое стекло руки в кровь режет…
Входная дверь глухо захлопнулась, я поднялась и сорвала с вешалки первый попавшийся повседневный наряд. Пора уже. Белое платье-поло с плиссированной юбкой и фирменным крокодильчиком слева, волосы в высокий хвост собрала, на ноги белоснежные лоферы. В отражении на меня смотрела молодая красивая девушка, которая собралась встречаться с друзьями где-нибудь в гольф-клубе. Только глаза красные и потухшие.
– Побитую собаку сколько не ряди, лучше не станет, – устало выдохнула и упрямо зеркало гипнотизировать начала. Нужно вызвать улыбку глазами, чтобы Вадим поверил, что мне так же легко, как ему! Семью потерять – какие пустяки, честное слово! Встреча в «Uhvat» далась достойно исключительно на морально-волевых, потом еще час по Москве кружила, чтобы в себя прийти. Найти якорь внутри и зацепиться за него. Нельзя мне на дно, никак нельзя.
– Давай же! – рычала и щеки щипала, но вместо радости на глазах слезы вскипели. Я резко голову опустила, хватаясь за медный обод большого зеркала: чтобы не катились по лицу, а сразу на пол падали. Щеку кусала, чтобы болью физической эмоциональную заменить, пока язык не облепил металлический вкус крови: до тошноты, да красных пятен перед глазами. Не работает это: душа болит, а сердце кровоточит. Чтобы прекратить это нужно с двенадцатого этажа вниз полететь, тогда ни боли, ни чувств, только пустота.
– Слабачка! – выругалась за дурные мысли и ингалятор достала, пшикнула и
