– Не трогайте меня, – говорю спокойно, чеканя каждое слово. – Я сегодня же уеду. Объясните Маришке сами, что я дрянь, не умеющая держать слово. Денег мне не нужно.
– Вера, простите меня, сочувствую вашей утрате, – на кровать падает пачка купюр. – И уходите.
– Мне не нужны ни ваша жалость, ни подачки, – ухмыляюсь я, распрямляя плечи, как меня учил дед. В груди колотится сердце, как загнанная в клетку птица. Я не хочу уходить. – Только позвоню подруге, она меня заберет отсюда. Берегите малышку, Макар. Вам очень повезло с ней. Она лучшее, что было в моей жизни за последние пять лет. И прощайте.
Он уходит больше не проронив ни слова. Деньги, ненужным грузом, остаются лежать на смятой чужой простыне.
– Еду, – коротко отвечает Валька, пока я диктую ей адрес. – Через десять минут буду. Я как раз рядом, у клиента. – Верка, тут такое. Я как раз звонить собиралась тебе. Дед твой…
– Потом, Валь. Сейчас я не в силах даже слушать о деде.
Я буду ждать тебя у въезда в поселок, – шепчу я и нажимаю кнопку отбоя. У меня нет сил на излишние, неинтересные мне сейчас разговоры. Нужно уйти так, чтобы девочка не видела моего бегства. Телефон оставляю на прикроватной тумбочке. Ну вот и все. Я снова остаюсь одна. Только теперь у меня на сердце еще один шрам, который уже не зарастет. Прихватываю маленькое фото с которого улыбается Маришка и закрываю за собой дверь. И мне не стыдно за мое маленькое воровство.
Глава 12
Макар Ярцев
– Можешь забирать жеребца.
Я абсолютно спокоен внешне, но в душе черти пляшут вприсядку, держась за ручки. Борька сидит напротив и лоснится лицом от самодовольства, и вроде бы даже улыбается. Но глаза его похожи на два ружейных дула.
– В конце недели пришлю за Алмазом своего стряпчего. Не переживай, ему хорошо будет, – Борюсик с аппетитом отхлебывает подогретый коньяк из прозрачного снифтера, но он нервничает. Это видно даже невооруженным взглядом. – Ну и рожа у тебя, Шарапов. Неужели толстуха оказалась такой дикой кошкой? Быстро ты сдулся. Я уж думал – просрал Гогена.
– Я спокоен, Боб, – моя ухмылка выходит кровожадной, и судя по тому, как дергается щека друга, ему она не нравится. И сейчас у меня есть желание дать в рыло этому нарциссу, с синдромом величия, просто за то, что он оскорбил «булку». И что вообще свел меня с чертовой Верой – женщиной без прошлого. Но по сути, мне не за что злиться на Борьку. Я виноват сам. Сам подписался под дурацким игрищем. Теперь собираю камни. Огромные неподъемные валуны, которые еще мне аукнутся.
– А зря. Ты пей коньячеллу. Двадцатипятилетний наполеон, это тебе не кот начхал. Ты знал, кстати, что это не название? Наполеонами называют коньяк выдержки более семи лет.
– Я это знал, – кривлюсь, как от зубной боли. Элитный коньяк не лезет в глотку. Я сбежал из дома, надеясь оттянуть момент разговора с дочерью и теперь жалею. Лучше было сразу перерубить гордиев узел, еще один в копилке моей родительской несостоятельности. Рано или поздно моя дочь меня возненавидит. – Ты позвал меня зачем? Рассказать о специфике французского самогоноварения? Или насладиться триумфом?
– Федька пропал, – задумчиво вертит в толстых пальцах бокал Борька. – И еще. Тобой как-то очень настойчиво интересовался Боровцев. При чем, приехал сам ко мне. САМ. Это странно не считаешь?
– И что же хотел этот старый пес? – нет, мне не страшно, скорее любопытно. Но во взгляде Борьки я читаю глубоко спрятанную панику. Прекрасно, только этого не хватало.
– Не знаю. Но ты поосторожнее, – улыбка друга натужная. Наполеон пахнет клопами. А у меня жутко болит голова и рассеченная бровь. И чувствую, что скоро я обзаведусь еще и геморроем. – Про Федьку он тоже спрашивал очень настойчиво. И где сейчас наш доктор? Как-то все очень совпало неприятно. И дочерью твоей интересовался. Вскользь, правда, мол, дочка есть у Ярцева, туда-сюда… Странно, не считаешь? Он щупает тебя. Ищет слабые места.
– Не нагнетай, Боб, и так тошно. Маришка меня не простит в этот раз. И чихать я хотел на Боровцева и его визиты, – допиваю залпом благородный напиток и поднимаюсь с трона. В кабинете Борьки все такое: пафосное, до уродства «бохатое» и абсолютно безвкусное, даже стулья. – На созвоне. Пришлешь грума в пятницу, я предупрежу моего конюха. Федька объявится, дай мне знать. Привет Старому псу. Передай, что если он хочет со мной встретиться – в любое время.
– Придурок, – бухтит мне в спину Борька, но я даже не оглядываюсь.
Улица встречает морозным ветром – обжигающим и в то же время освежающим, позволяющим скинуть с себя остатки дорогого хмеля. Боровцев – плохой вариант соперника, а уж тем более врага, и то, что его интересы вдруг начинают соприкасаться с моими реально напрягает. Возле моей машины трется женщина, и я начинаю думать, что сегодняшний день никогда не закончится. Только вот ее мне не хватало для полного счастья. Какого хрена этой твари нужно?
– Привет, дорогой. Я страшно замерзла, пока тебя ждала, – Дашка кутается в короткую шубейку. От нее одна тень осталась, даже глаза ввалились.
– Какого черта тебе надо? И как узнала, что я тут? – говорить с этой мразью у меня нет ни желания, ни сил. – Я кажется свои обязательства выполнил. От тебя нужно только одно – не попадаться мне на глаза.
– Видела, как ты зашел. Вот и решила дождаться. Деньги кончились, а жить надо, – глаза моей бывшей женушки лихорадочно блестят. Она даже сейчас под кайфом, судя по расплывшимся во всю радужку зрачками.
– Твои увлечения становятся для меня слишком обременительными. Дешевле закрыть тебя, куколка в клинике, где лечат таких, как ты, обдолбышей и забыть, – ухмыляюсь я, с наслаждением наблюдая за превращением просящей зайки в адскую суку. Если бы она не боялась лишиться подачек, уже вцепилась бы мне в лицо. Но Дашка слишком любит деньги. Даже готова запихать ничем не подтвержденную гордость в орган, который прикрывают только короткие шорты из клеенки. Или как там называется материал из которого изготавливают красотищу.
– Ты этого
