— Куда перегнула? Кого?
— Он все слышал.
— Кто?
— Назар, — хмуро сказала Милана.
— Так он еще и подслушивал? — удивился Олекса. — Вот селюк! Объясни ему, что ли, что воспитанные люди чужие разговоры не слушают.
Может, и селюк, но он не подслушивал. Милана это знала наверняка. Бог весть почему, но знала. Он был здесь именно потому, что сюда никто никогда не заглядывал. Кроме него и его птицы. И вот ее принесло. Это она ему помешала, не он — ей. Она зашла на его территорию.
— Лекс, я пойду. Голова разболелась, от жары, наверное. Пекло такое, будто я в топке, — проговорила она устало, и они попрощались.
Этот вечер, впервые за много дней, Милана провела дома, сославшись на ту же мигрень, когда звонила Оля с предложением заехать за ней. И она уже была готова воспользоваться той же легендой, чтобы избавиться от назойливого внимания хозяина дома, когда к собственному облегчению узнала, что Шамрай уехал и ужинать ей придется в одиночестве.
8
Он уехал. В конце концов, он уехал.
Командировку в Левандов Стах придумал себе спонтанно и буквально за ночь. Накануне Милана по своей традиции явилась в районе полуночи, он не спал — ожидал, когда у ворот заревет двигатель — она машину не брала, значит, подвезут. Не беспокоился, нет, знал, что все будет в порядке. По просьбе Назара он еще несколько дней назад подобрал мужиков из местных увальней. К личной охране обращаться не стал — примелькались они ей, она их узнает. А со стороны — шпана и за меньшее работать готова.
В тишине отдаленной от города усадьбы пропустить проезжающую по трассе машину невозможно.
Когда услышал шум во дворе, подошел к окну в своем кабинете, отодвинул штору и замер, глядя, как она быстро пересекает двор — длинноногая, стройная, высокая, похожая на необъезженную норовистую породистую кобылку. Подлетая к крыльцу, Милана бросила быстрый взгляд в его сторону — свет горел, и она наверняка обратила внимание. И тут же скрылась за зеленью, увивавшей часть стены. Стах с трудом перевел дыхание. Горели пальцы, которыми он вцепился в подоконник. Горело лицо. Тяжестью наливался член.
Не было сил думать ни о чем, кроме того, что эта молодая женщина сейчас переоденется ко сну и ляжет в постель под одной с ним крышей — руку протяни. И мысленно он протягивал, боясь и жаждая прикоснуться.
Что на ней? Атласная сорочка с изысканным кружевом, едва прикрывающая грудь и бедра? Или полудетские шортики с маечкой? А может, она вообще голая спит, с нее станется.
И Стаха накрывало, будто бы ему на три десятка лет меньше, чем было на самом деле. Он даже юным себя таким не помнил. К Ире и доли подобного не ощущал. А тут и правду говорят — черти тянут. Седина в бороду, бес в ребро.
Его отношение к Милане было похожим на шквальный ветер. Сбивало с ног, дезориентировало в пространстве. Стаху казалось — снесет то ли его, то ли деревья и дома вокруг. И он не понимал, как выходить из этой ситуации, вместе с тем прекрасно отдавая себе отчет: пока не попробует, хотя бы не попытается — его не отпустит.
А потом ни нажраться, ни напиться ею не сможет, и это пугало посильнее любого шквала. Потому что это неправильно и ненормально — влюбляться в женщину, которая годится в дочери, которая младше собственного сына. Он бы сам осудил того же Сашку, свяжись тот с малолеткой всерьез. Но между ним и Брагинцом была большая разница. Брагинец никогда никого не терял. Стах же слишком хорошо знал, что такое — потеря.
Молодость. Быть может, его сейчас и заклинило, потому что он попался на эту молодость, как в силки, которые расставлял на дичь. И подчас самого себя чувствовал слишком старым, не будучи старым в действительности. И чем дальше — тем страшнее, ведь старость затягивает, а ему все еще хотелось жить, а не доживать.
Прожить жизнь и не оставить ничего по себе, совсем ничего, будто и не было. Сашке не понять, да. Он если и трахает малолеток, изменяя жене, то лишь в силу того, что ему это за развлечение. Стах пытался быть честным с собой и не шел на компромиссы ни в чем — он любил Ирину и он любил Митю. И никто не заменит…
Оставаясь в замкнутом круге выбранной роли стареющего вдовца, разрешал себе лишь на физическом уровне справляться с желаниями, относясь к сексу как к досадной базовой настройке организма, как к потребности подзарядки наряду с приемом пищи, без эмоций и без привязанностей. Все остальное он считал бы изменой, даже не Ире, а себе.
Потому что едва ли он найдет женщину, хоть отдаленно похожую на нее. Никто в подметки не годился. Ни в породе, ни в образовании, ни в манерах. Ира была дочерью военного, росла в Дрездене, училась там же, говорила на родном языке с акцентом, потому поспорить можно было, какой ей родной. И происходила из семьи, в которой все еще хранились традиции того строя, что неумолимо ускользал из общества с ходом времени. Ее прадед в кавалергардском полку императрицы Марии служил в чине полковника. И так из поколения в поколение.
Из поколения в поколение.
Что ж удивительного, что Стах хоронил себя среди всего этого?
Но ей-богу, одно дело потрахивать бабу из народа, а другое — жить с ней. И уж тем более, заводить детей. Которые, черт подери, были ему нужны! Потому что не хотел и не мог он уходить в небытие вот так… оставив все… кому? Мужичке Лянке с ее байстрюком? К черту!
И об этом он стал задумываться уже пару лет как, но лишь этой зимой предпринял первые шаги к решению своей проблемы.
Станислав Янович Шамрай искал суррогатную мать для собственного будущего ребенка. Отказавшись от повторного брака, он принял это для себя как единственный вариант. Слава богу, современная медицина не стоит на месте, а законодательство не запрещает. Иметь ребенка. Который будет только его, которого ни с кем не придется делить, в котором будет течь его кровь, а с чьей она перемешана — легко позабыть, зная, что это только его ребенок.
Для остального — имелась Олеся.
К ней он и рванул наутро после того, как всю ночь ворочался с боку на бок, сердясь на самого себя за то, что не может выбросить из головы дочь лучшего друга. Наваждение какое-то, ей-богу! Он бы первый Сашке голову и все остальные места оторвал, будь у него дочь, к которой Брагинец начал бы питать отнюдь не родственные чувства. Да еще и в столь очевидном смысле.
Оставалось надеяться на то, что все это лишь от слишком долгого воздержания. Они с Олеськой месяца два не виделись.
Она работала в рудославской школе учительницей, когда Стах положил на нее глаз, уже после гибели семьи. Ей было тридцать девять, она была в разводе и имела взрослого сына, учившегося в столице и жившего отдельно. Еще у Олеси была неплохая фигура, миловидное личико, казавшееся очень молодым, и она умела ухаживать за собой. Этого оказалось достаточно, чтобы обратить на себя внимание Стаха.
Условились сразу — его интересует только секс, ее — финансовое благополучие. Он приоткрыл для нее окно возможностей, и она уехала в Леванодов, где прочно обосновалась, уже за пару лет сделавшись заместителем директора одной из довольно престижных городских школ. Их обоих это более чем устраивало. Ни Стаху, ни Олесе не нужны были сплетни об их связи в Рудославе, а здесь слишком тесно, чтобы те не возникли. Но и до Левандова не так долго ехать, чтобы не встречаться периодически по мере необходимости, тем более что именно там, а не в Рудославе дислоцировался офис его экспортно-импортной компании, потому мотаться приходилось каждую неделю. Это последнее лето подзапустил.
Он выбрался сразу после завтрака и уже к десяти утра был в своем кабинете в офисе. Пил кофе, назначал совещания, подтверждал встречи с несколькими клиентами, которых давно следовало уважить личным общением, просматривал отчеты отделов. И думал о том, что задержится здесь на три-четыре дня. Потому что нужно вернуться в привычное для него состояние, в котором есть много работы и здоровый секс без дурацких фантазий о девочке, знакомой едва ли не с пеленок. Умерить пыл, убедиться, что все это блажь, которую он сам себе придумал, когда увидел ее под дождем. И придумал себе себя, который в нее влюблен, как мальчишка.
