тебя, потому что мне нравится выражение твоего лица после первого укуса. Я готовлю для тебя, потому что лучше я буду готовить для тебя, чем для кого-то другого.
— Что? — у меня отвисла челюсть.
— Я не знаю, какого чёрта я с тобой делаю, женщина.
Мой рот всё ещё был открыт.
Что вполне устраивало Нокса.
Потому что он поднял руки, обхватывая моё лицо. Затем накрыл мои губы своими.
Я был мужчиной, который помнит лишь несколько поцелуев. Может быть, это было свойственно всем парням.
Но я мог с ясностью вспомнить только три.
Мой первый. Это было летом перед первым годом средней школы с девушкой — как её звали? — на летней ярмарке. Потом был случай, когда я поцеловал одну из подруг Лайлы, когда она пришла к нам с ночёвкой. Запомнилось это не из-за самого поцелуя, а потому что папа застал нас целующимися в чулане, а на следующий день заставил меня восемь часов укладывать тюки сена.
А потом Джанна. Я помнил поцелуй, который подарил ей перед отъездом из Сан-Франциско.
Последний поцелуй.
После этого они все слились воедино. И женщины тоже. За годы, прошедшие с тех пор, как я вернулся домой в Куинси, я не придавал сексу особого значения. Я спал с туристками — незамысловатые ночи, потому что утром они уезжали из Куинси и легко забывались.
За многие годы никто не оставил следа.
До Мемфис.
Я провёл рукой по губам, всё ещё ощущая её губы с прошлой ночи. Её сладкий вкус, смешанный с солёными слезами, оставался на моем языке.
— Чёрт возьми, — о чём я, блять, думал? Это была Мемфис. Не было ни одной спокойной минуты, проведённой с ней. Но, чёрт возьми, когда она открыла дверь вчера вечером, вся в слезах, с поднятым подбородком, бесконечно красивая, я отключил рациональную часть своего мозга и сказал: «К чёрту».
Её рот был раем. Тёплый и влажный. Её губы гребаная мечта. Мягкие, но полные. Сначала она колебалась, вероятно, была шокирована, но потом она растворилась во мне и доказала, что знает, как пользоваться языком.
Мысли об этом порочном рте не давали мне спать почти всю ночь.
Искушение почти одолело меня. Но вместо того, чтобы толкнуть её внутрь и отнести в постель, я отстранился и вернулся к себе домой, где холодный душ немного охладил желание в моих венах.
Я жаждал её больше, чем кого-либо за долгое, долгое время. И это пугало меня до смерти.
Если всё закончится плохо, она съедет и куда? В квартиру у бара? Или, что ещё хуже, в другой город? Я не хотел быть тем парнем, который вынудит её бежать из Монтаны обратно к её гребаной семье в Нью-Йорке.
Вчерашний снег покрыл землю. Подъездная дорожка была девственно белой, за исключением двух дорожек, ведущих от гаража вниз по дороге. Мемфис уже уехала, чтобы отвезти Дрейка в детский сад и отправиться в отель. По правде, я тоже должен был уже уехать. Было много работы.
Но я стоял у окна в своей спальне и смотрел на свой лофт.
Нет, не на свой. Он принадлежал ей. Этот лофт всегда будет принадлежать Мемфис, даже после её отъезда.
Нам было о чем поговорить. В будущем нас с Мемфис ждал долгий разговор, в основном о том, что она считала себя благотворительностью. Скоро я разберусь с этой ерундой. Нам нужно было поговорить о поцелуе. Чего она хотела.
Чего хотел я.
Чего, чёрт возьми, я хотел?
Её. Но всё было не так просто. Не с Дрейком.
Поскольку постояльцев в отеле было мало, это будет тихий день в «Наклз». По средам Лайла приносила выпечку из кофейни на завтрак для гостей. Скип был там этим утром, чтобы приготовить яичницу, ветчину и бекон. Работа были неизбежна, но, когда я наконец оторвался от окна и направился к своему грузовику, я не собирался ехать в город.
Я направился на ранчо.
Возможно, теперь это было место Гриффина. Оно всегда будет принадлежать маме и папе. Но ранчо было и моим тоже. Оно принадлежало нашим сердцам.
На заснеженном лугу лежал ряд сена, а вокруг него пасся скот. Логотип «Иден» на их рёбрах — буква «И» с изгибом в форме полозьев кресла-качалки под ним — вызывало у меня чувство гордости за достижения моей семьи. Проезжая через закрытую арку, я всегда расслаблял плечи.
Дом мамы и папы был центром ранчо. Их бревенчатый дом окружали мастерская и конюшня. В амбаре тоже был лофт, вдохновивший меня на создание собственного, и дядя Бриггс только что переехал туда.
Матео предложил это помещение, чтобы Бриггс мог быть ближе к нашим родителям в надежде, что они смогут контролировать его слабоумие. Тем временем Мэтти занял домик Бриггса в горах.
Так нас воспитывали. Мы присматривали друг за другом.
Когда я подъехал, из амбара вышли двое наёмников, оба в куртках «Carhartt4» и «Stetson5». Они забрались в грузовик с эмблемой «Иден» сбоку на двери. Я помахал им рукой, когда они выехали со стоянки и направились по гравийной дороге, петляющей через луга и деревья к дому Гриффина.
Снег на мамином Кадиллаке уже таял под ярким утренним солнцем. К середине дня он весь сойдёт. Эта буря была лишь предвестником того, что должно произойти.
Я припарковался рядом с папиным грузовиком и поднялся по ступенькам на крыльцо. Не успел я постучать, как дверь открылась.
— Доброе утро, сынок, — папа улыбнулся. Его очки сидели на носу, а в руке он держал чашку кофе.
— Привет, папа. Ты уходишь?
— Нет, — он протянул мне кружку. — Видел, как ты ехал по дороге.
— Спасибо, — я взял кофе в левую руку, чтобы поздороваться с ним правой.
— Заходи. Твоя мама на кухне с, цитирую: «большим количеством проклятых яблок из морозилки».
Я засмеялся и последовал за ним внутрь, где дом был наполнен ароматом корицы и сахара.
— Похоже, мне лучше проверить её.
— Я прячусь в офисе. Найди меня перед тем, как уйти. Я бы хотел поговорить об отеле. Посмотрим, не думал ли ты о том, чтобы взять его в управление.
— Нет.
Его улыбка померкла.
— Мне бы очень хотелось узнать, о чём ты думаешь.
— Я знаю, — я потёр челюсть. — Дай мне ещё несколько недель. Пережить День благодарения.
— Конечно, — он вздохнул. — Я не хочу давить на тебя. Я просто хочу составить план.
— Понятно.
Он одарил меня небольшой улыбкой, а затем удалился в свой кабинет.
«Элоиза» была частью этой
